— Коли у нас теперь всюду самообслуживание — езжай, — разрешил генерал.

— Тогда пусти переночевать, — попросился он. — Здесь все-таки квартирка кооперативная, а дома неловко, засада второй день сидит. Тесно.

— Оставайся, если полковник позволит.

Шутов прищурил глаз, глянул на Сыча, попросил панибратски:

— Коля, пусти на хату?

Сыч задумчиво выслушал их, отер усталое лицо, вопрос гостя оставил без ответа.

— Теперь я понимаю, отчего Дудаев охотится за вами, — проговорил он отрешенно. — И правильно делает, молодец. Профессионал. Увижу — руку пожму. Кроме Кархана, сколько он к себе людей перетащил? А сколько агентов навербовал? Шесть спецслужб создал. Чем-то они занимаются!

— Любопытные вопросы стала задавать наша контрразведка, — заметил дед Мазай. — Не знаешь, как и ответить… Наверное, чем-то занимаются. Хорошо, хоть спецслужбы посчитали…

Он замолчал, почувствовав, как от Сыча пахнуло гневом, будто ветром. Сначала побурела шея, затем лицо, и только круглый шрам на лбу остался сахарно-белым и холодным. Издеваться над Сычом было несправедливо, однако генерала в его присутствии одолевало непроизвольное мстительное чувство. Все было, как в реанимации, только с обратным знаком. Теперь легкораненым был Сыч, а он будто умирал от какой-то пустячной царапины. И было невероятно обидно из здорового, сильного и цветущего человека превращаться в ничто…

* * *

Спустя несколько минут Головеров сообщил наконец, что оба «чайника» стоят на плите и медленно закипают. Генерал выложил перед Сычом три кассеты с «порнографией» и в сопровождении офицера-порученца поехал в офис частной охранной фирмы.

Головеров встретил его на улице, провел в маленькую раздевалку и там доложил, что Кархан, оказавшись в полуподвале, начал буйствовать, так что его пришлось приковать по-бандитски — к трубе отопления. Сейчас психологически надломлен, появился нервный тик левого подглазья, на простейшие вопросы не отвечает, ничего не требует, изредка скрипит зубами. При обыске найден паспорт гражданина Саудовской Аравии на имя Али Фархада и паспорт гражданина СССР на имя Файзуллы Хакимова, выданный в Казани и с казанской же пропиской. Документы, скорее всего, настоящие. Кроме того, водительское удостоверение, паспорт на автомобиль «Волга» с казанской регистрацией, пропуск на какой-то завод без указания названия, но с шифром и пометкой «ИТР», записка на арабском языке, выполненная на фирменном бланке клуба «Горный орел», девять визитных карточек на имя коммерсанта Хакимова с гостиничным номером телефона и девятьсот тридцать американских долларов. Водитель же Кархана — коренной москвич Гусев Александр, сорока двух лет, имел при себе оружие — пистолет Макарова с уничтоженным номером, без разрешения, баллон с нервно-паралитическим газом, под свитером «дипломатический» бронежилет — по всей вероятности, телохранитель. Ведет себя лояльно, жалуется на головную боль, полученную от удара при захвате, однако после осмотра его Отрубиным выяснилось, что водитель постоянно употребляет наркотики — «гонит в жилу»: вены на руках и тыльных сторонах ладоней исколоты, есть признаки наркотической ломки. Сейчас заперт в сауне.

— Дай ключ от наручников, — попросил генерал, выслушав Головерова. — Ко мне никого не впускать. Позову сам.

— Не спускай его с цепи, — посоветовал тот. — Он псих, у него с головой не в порядке, Сергей Федорович! Дед Мазай постучал его ладонью в грудь:

— Если бы тебе довелось такое пережить, что он пережил… Врагу не пожелаешь. А это у него — второй провал.

Он вошел в зал, затворил за собой дверь и прислонился к ней спиной. Кархан сидел на корточках возле стены с воздетой и прикованной к трубе рукой. Пережатая металлом кисть отекла и посинела. Он медленно повернул голову на стук двери и замер.

— Аллах акбар, Кархан, — негромко вымолвил генерал, приближаясь к нему вразвалку. — Встань, по твою душу пришел, с того света. Мне нет покоя, и тебе не дам.

Кархан распрямился, взгляд был мутный, утомленный — в самом деле надломлен. Дед Мазай вставил ключ, освободил из «браслета» руку, и она безвольно упала вниз.

— Я поверил в твою смерть, — трудно ворочая языком, проговорил Кархан. — На похоронах был…

— Не тебе же одному позволено воскресать. Вот и я воскрес.

Бывший «грушник» потер отекшую руку, болезненно поморщился: у него было нормальное состояние полной подавленности, обычно следующее за приступом буйства. Сейчас он напоминал боксерскую грушу, которую наконец оставили в покое — обвис, оплыл книзу, отяжелел.

— Пришел спросить, где твоя дочь?

— Не спросить, Кархан. Взять свою дочь.

— Надеешься, что отдам?

— Отдашь, — выдохнул генерал. — И плохо, что не сделал этого сам, когда поверил в мою смерть. Но если я теперь пришел — ты отдашь.

Он снова сел на корточки у стены — то ли зэковская, то ли восточная поза, обнял себя за плечи.

— Думаешь, если переиграл меня, значит, раздавил? Не-ет… Я ведь снова встану. В песках живет ящерица, варан. Наступишь — в песок уходит и жива.

— У тебя мозги, кажется, и в России начали разжижаться. Не только от жаркого климата.

Кархан посмотрел на него снизу вверх — во взгляде его в самом деле было что-то от варана…

— Ты со мной ничего не сделаешь, генерал. Сегодня я под твоей подошвой, но победа моя. В этом и есть фокус восточной психологии. Ты мне не можешь причинить вреда. Бить — я боли не боюсь. Пытать? Ты же знаешь, как «духи» умеют пытать. Сам не выдержишь. А убить — рука не поднимется. Твоя дочь у меня вместо ангела… Когда-то давно Восток научил вас разрывать врагов лошадьми. С тех пор вы стали сильной нацией. Но потом бессовестный Запад стал внушать вам идею гуманизма, одновременно сжигая на кострах своих инакомыслящих граждан. Вы ею прониклись и пошли дальше, изобрели интеллигентность. У вас возникла потребность самобичевания. Вы забили себя и ослабели. Вы всегда побеждаете и никогда не можете воспользоваться плодами победы. Сказать откровенно, мне жаль Россию. Вы забьете себя до смерти.

— Печальная перспектива, — медленно проговорил генерал. — Услышал бы раньше, может, и правда похоронили бы меня сегодня. Что же ты, старый боевой товарищ, не приехал ко мне во второй раз на дачу, как условились? Нарисовал бы мне эту картину, глядишь, я бы контракт подписал. А ты меня сразу конями рвать.

— Неужели не понял почему?

— Хоть сейчас объясни!

— Интеллигентность и демагогия стали вещами равнозначными, — со вздохом сожаления сказал Кархан — Мне некогда заниматься словоблудием. Пусть в этом упражняются политики, журналисты. Я человек дела. Ты хоть и генерал, и профессиональный военный, но послушал я тебя в первый раз и понял: в разговорах так все и утонет. У тебя начнется приступ самобичевания, самообличения, и так вплоть до самоубийства. Я тебе кровь взгорячил, заставил думать о жизни, о будущем. А Россия сейчас думает о смерти. Кстати, сегодня на твоих похоронах слушал, о чем люди говорят.