Впрочем, наше внимание менее привлекали чудеса творения Божьи, чем дивные образчики человеческого труда и гения. По ту сторону озера возвышалась масса строений таких больших размеров и величественного вида, что при первом взгляде мы приняли их за одну из гор с квадратной вершиной, какие нередко встречаются в этой части света, причем у их подножия обыкновенно нагромождены груды обломков скал, откалывавшихся в течение целых столетий от источенных атмосферными влияниями склонов. Однако нам тотчас стало ясно, что мы видим перед собой ничто иное, как укрепленный город, построенный на большом мысе, который шел от склона горы и вдавался в озеро. Тут я воскликнул в один голос с фра-Антонио: «Вот город Кулхуакан!» Услышав это название, Тицок быстро повернулся в нашу сторону с изумленным и встревоженным лицом.

– Они не нашей расы, – пробормотал он про себя, – а между тем священное имя, известное у нас только немногим, знакомо им. – И смущение на его лице все возрастало, пока мы подвигались вперед.

Дорога в этом месте была узкой; она спускалась зигзагами с утеса – проход, через который мы проникли в долину, лежал на целых шестьсот футов выше уровня озера – и через короткие промежутки была защищена массивными стенами необыкновенно прочной кладки; в них были узкие проходы, которые могли пропускать только по одному человеку за раз. То, что эти стены находились тут для защиты, было видно из того, что с внутренней стороны каждого прохода – считая от горы – стояли наготове металлические перекладины, прилаженные таким образом, что ими можно было сейчас же заградить вход, задвинув их во впадины в стене.

Заметив, что мы с удивлением рассматриваем такую любопытную систему фортификации, Тицок объяснил:

– Эти загородки сделаны для тлагуикосов, которые, вопреки воле нашего повелителя Чальзанцина, не раз порывались уйти из долины, так как среди них есть много дурных людей, злых и безнравственных.

Слово «тлагуико» было мне знакомо; оно означало на языке нагуа «людей, обращенных к земле», но какой смысл придавал ему Тицок в настоящем случае, трудно было понять. Я собирался уже расспросить его об этом, – потому что открытое, дружеское обращение офицера невольно располагало к нему, – но тут нам пришлось пролезать в узкий проход в стене необычайной высоты и толщины, а затем мы вступили в очаровательный сад, где посредине возвышался большой дом, прекрасно выстроенный из камня. Чтобы сделать этот сад, со стороны горы была выстроена особая стена, поднимавшаяся из глубины в сто футов от горного склона, а на противоположном конце этого искусственного плато, где дорога спускалась в долину, находились толстые крепостные стены. Около этого прохода было продолговатое низкое строение, которое я принял за сторожевой дом.

Толпа народа, следовавшая за нами с возвышенности у главных ворот, пересекла площадку и вышла из калитки позади сторожевого дома, причем многие обернулись, посылая в нашу сторону любопытные взгляды, тогда как стража, сопровождавшая нас, по приказанию Тицока, разошлась по своим местам. Сам же Тицок провел нас через сад к большому дому и, остановившись на пороге, с церемонной любезностью просил войти, говоря, что здесь его собственное жилище и мы будем его дорогими гостями. Это здание своим видом походило на обыкновенные мексиканские дома, так что мы не нашли в нем ничего особенного. Оно было выстроено из камня, аккуратно выложенного цементом, имело только один этаж и в центре его находился широкий двор, усаженный невысокими деревьями, кустами и пестревший цветочными клумбами. Посреди двора журчал фонтан. Все внутренние комнаты выходили на этот центральный двор, а в наружной стене было только одно отверстие, куда мы вошли; рядом лежали наготове металлические перекладины, чтобы в случае надобности немедленно закрыть вход. Плоская крыша, также из камня, была снабжена каменной лестницей со двора и массивным каменным парапетом с узкими бойницами для метания дротиков и стрельбы из лука. Но эти приспособления к обороне не производили мрачного впечатления, как в том случае, если бы мы встретили их в каком-нибудь европейском загородном доме. В Мексике же каждая «хасиэнда» и в наше время представляет маленькую крепость, так что даже я в свое короткое пребывание в этой стране успел привыкнуть к таким порядкам.

Громкий разговор, в котором преобладали женские голоса, внезапно стих, когда мы вошли во двор: по движению и шелесту занавесок, повешенных перед дверьми комнат, мы догадались, что служим предметом любопытства обитателей дома. На зов Тицока вышло несколько слуг, которым он приказал приготовить для нас пищу, после чего нас отвели в просторную комнату в углу двора, превосходно устроенную для купанья. Здесь находился большой каменный бассейн, футов двадцать в квадрате, с углубляющимся дном, так что его глубина, начиная с двух футов, доходила почти до пяти; бассейн был наполнен свежей проточной водой и в занимаемой им части комнаты не было потолка, а синело ясное небо. Каменный пол устилали прекрасно сплетенные циновки, по стенам на гвоздях висели бумажные полотенца, а в каменных сосудах лежали свежие куски мыльного корня, который употребляется индейцами в Новой Мексике. Тицока, по-видимому, удивило, что мы предпочли искупаться поочередно, а не вместе; но он был слишком вежлив, чтоб позволить себе какие-нибудь возражения по поводу наших странностей. Только Пабло, мывшийся после всех, затащил в ванну Эль-Сабио; он тщательно расчесал ему щеткой длинную шерсть и ослик сделался гладким на диво. Освежившись купаньем, мы были очень рады отличному угощению, поданному нам в прохладной тени веранды, окружавшей двор. Наш обед происходил отчасти на римский лад, так как столом служила большая каменная глыба, немного поднимавшаяся над полом, и мы разлеглись вокруг нее на матах, облокачиваясь на подушки, сплетенные из тростника. Пища была превосходной – маленькое млекопитающее из породы оленей, но не больше зайца, зажаренное целиком; птицы вроде перепелов, приготовленные очень вкусно; маленькие кексы из маиса, более похожие на те, которые готовят наши южные негры, чем на испанские тортильяс; затем подали нечто похожее на сладкий мармелад и апельсины, манго, бананы и другие фрукты, свойственные жарким землям Мексики. Эти плоды были гораздо сочнее мексиканских, что, как мы узнали после, обусловливалось их особенной культурой. К обеду подавали одну воду и лишь во время десерта принесли небольшой кувшин с каким-то крепким напитком, чрезвычайно холодным и превосходного пряного вкуса. Тицок предупредил нас, чтобы мы пили его умеренно. И в самом деле, выпив всего полчашки, я почувствовал такую теплоту во всем теле, такое ощущение довольства, что совершенно размяк. Но сам Тицок не придерживался меры и, вероятно, поэтому с большой откровенностью принялся беседовать с нами о серьезных вещах, тогда как в нормальном состоянии был очень сдержан.

– Спросите полковника, позволит ли он мне выкурить трубочку, профессор, – сказал Янг после обеда.

Мне также хотелось курить, да, вероятно, и Рейбёрну не меньше моего. Поэтому я спросил позволения хозяина за всех нас; но к моему удивленно – так как я воображал, что все первобытные расы в Мексике курят табак – Тицок, очевидно, не понял, чего мне нужно. Но, сообразив, что я чего-то желаю от него, он любезно дал свое согласие. Пока мы набивали трубки, ацтек с любопытством наблюдал за нами. Когда же мы вынули из карманов спички и добыли огонь, он вскочил на ноги в непонятной тревоге и смотрел на нас скорее с благоговением, чем со страхом. Его голос прерывался и он дрожал всем телом, когда спросил нас: