— М-да.

— А главный вывод, шеф, который я сделал, это то, что воровству надо потакать, а не бороться с ним, воровством-то. Чем больше борешься, тем больше азарта у воров возникает, чтобы себя воровским героем почувствовать. А когда делаешь так, что как бы «Воруй на здоровье!», то азарт у воров проходит и интерес к воровству пропадает. Не интересно становится воровать-то… туалетную бумагу, например. Купить даже интереснее ее, туалетную бумагу-то; по крайней мере, помягче и потоньше можно выбрать.

Ведь приятно ее, паутинную туалетную бумагу в сто слоев сложить, чтобы об дерьмо во время подтирания не запачкаться. Кстати, я шеф…

— Что?

— Я, кстати, толстую туалетную бумагу в наши туалеты покупаю. Слепым людям-то, шеф, в сто слоев туалетную бумагу сложить трудно, будто бы от дерьма стослойная защита нужна; при хорошем подходе и одним слоем защититься можно… от дерьма-то.

— Ну что, не воруют сейчас туалетную бумагу, когда ее стало вдоволь?

— Не воруют, шеф! Не воруют! Ведь когда, шеф, человек сворует, его все равно совесть гложет, хоть и падла он последняя, вор-то. Совесть-то, она ведь каждому человеку Богом дана, и даже самый подлый вор совестью наделен. Знаешь, шеф, какое самое лучшее средство борьбы с воровством?

— Какое?

— Совестью их лечить, сволочей этих вороватых. Дал им раз украсть — совесть взыграла, дал второй — еще взыграла, дал третий — еще… Это я на примере туалетной бумаги знаю.

— А-а.

— Чо, шеф, акаешь-то?! Чем больше совести в обществе, тем меньше воровства. Совесть, она, лучше мента работает. У мента, у самого — совести нет, на взятки он, мент-то, горазд; какие же угрызения совести он может у вора-то вызвать, ведь его бессовестные глаза только о взятке говорят.

— Да уж, — хмыкнул я.

— Поэтому, шеф, все перевоспитание человеческого общества надо с туалетной бумаги начинать. Пусть воруют на здоровье! Зато на примере туалетной бумаги совесть взыграет и не допустит до воровства чего-нибудь более серьезного — мыльницы, например, или устройства для подвески туалетной бумаги. Посмотри, шеф, туалеты-то наши в целости-сохранности находятся; как кто зайдет в туалет и увидит целый рулон (толстой!) туалетной бумаги, то сразу совесть взыгрывает. А если совести не было бы, шеф, то целый унитаз уперли бы с бачком вместе, — поделился своими мыслями завхоз.

— Да уж.

— А вообще-то ты, шеф, — гениальный мужик! В туалетах сечешь — что надо! Не зря ты заставил покупать туалетную бумагу с учетом воровства! Молодец!.

— Спасибо! Так… Олег-то, сантехник, подвязанный за обе ноги, сходил по-человечески в туалет или нет?

— Я, шеф, тоже не дурак. Я сразу два дела организовал: первое — велел Олега отвязать и разрешить ему по-человечески в туалет сходить, второе — распорядился сразу после посещения им туалета, нормального, а не подвального(!), сходить к квартальному сантехнику с бутылкой(!!) за совковыми лопатами и носилками для дерьма (гущи!!!), чтобы немедленно приступить к процессу выгребания дерьма из подвала.

— Так сходил Олег-то?

— Сходил, шеф, и все принес. Тяжело было, говорит, но дотащил. Квартальный помог ему донести… когда рюмочку опрокинул… из новой бутылки, не начатой.

— А-а.

— Сейчас ребята дерьмо (гущу!) грузят на носилки и выносят…

— Куда?

— Шеф! Ты плохо меня знаешь! Не в овраг же гущу-то носить! Ведь когда с носилками, нагруженными гущей, спускаешься по крутому склону оврага, то гуща на впереди идущего плещется. А я, шеф, за людей болею, не хочу, чтобы их зад был в дерьме вымазан. Поэтому я принял решение — «поганую машину» вызвать.

— Какую такую «поганую машину»?

— Ну… ту, которая дерьмо возит. В нее и грузим. Заполняется потихоньку. Ох, и дерьма у нас в подвале набралось! Но, шеф, одно дело есть.

— Какое?

— Я, конечно, счет за «поганую машину» взял. Завтра главбуху отдам, но они, шеф, бутылку требуют.

Я встал и опять пошел к моему заместителю по науке, профессору Рафику Талгатовичу Нигматуллину и принес вскоре бутылку поганого коньяка «Метакса».

— Пойдет… для «поганой машины»! — сказал завхоз.

— А кто подвязанным… к дырам… стоял, когда Олег к квартальному ходил? — задал я вопрос.

— Я, — ответил завхоз. — Скажу тебе, шеф, что так тяжело, оказывается, привязанным в дерьме стоять. Завхоз ушел. Я опять взял в руки свою желтую неказистую авторучку, чтобы писать эту книгу. Я пристально посмотрел на авторучку, и она показалась мне желтой-желтой, чистой-чистой и как будто бы требовала, чтобы ею, авторучкой, записывали только чистые мысли. Но «сантехнические перебивки» не давали мне войти в поле чистых мыслей и все опускали и опускали меня в человеческое дерьмо. Я понимал, что дерьмо вечно нас преследует по жизни и никуда нам не деться от этого дерьма, — мы даже сами вырабатываем дерьмо… каждый день. Но так не хотелось писать про дерьмо.

И тут я вспомнил, что в третьей гималайской экспедиции я спросил одного из гималайских йогов о предназначении ядовитых змей.

— Э-э, сэр! — сказал йог. — Бог не зря создал ядовитых змей. Эти бедные ползающие твари спасают людей от человеческого яда. Они, змеи, накапливают в себе душевный яд людей.

— Но они же кусаются! — возмутился я.

— Физический яд лучше душевного. Он меньше вреда приносит. — помню, ответил йог.

— Я понимал, что в нашем трехмерном мире испытаний Бог не оберегает (или почти не оберегает) нас от человеческого дерьма и яда. Он, Бог, посылает нас в этот мир, пропитанный дерьмом и ядом, чтобы мы не забывали, что дерьмо и яд существуют, вообще-то, на свете и что нам, детям божьим, надо бы его иногда и понюхать. Котенка, которого носом в дерьмо тычут, мы напоминаем… чтобы понюхали дерьма и не гадили впредь. А как без этого? Разве котенка научишь ходить туда, куда положено, пока не ткнешь его носом в то, что он нагадил в неположенном месте. Запах дерьма надолго остается в памяти… может на много жизней… чтобы в будущем чистоту ценить… ведь дерьмо (душевное!) сильно воняет… и долго.

И в этот момент я осознал, что Бог, организуя наше непростое и неоднозначное общество Мира Испытаний, предусмотрел не только то, чтобы мы здесь «вдоволь нахлебались дерьма» и нам «неповадно было выпускать свое дерьмо» в следующих жизнях, идя по пути прогресса под знаменем Чистой Души, а он, Бог, предусмотрел еще и наказания за прегрешения в ходе одной нашей (трехмерной!) жизни, чтобы уже при жизни раздавался сигнал о том, что ты, дурак, делаешь что-то не то. И одним из таких наказаний является импотенция у жадных.

В своей жизни я встречал немало импотентов и мало жадных. Но всегда было так: если жадный — то обязательно импотент, а если импотент — то обязательно жадный. Ну прямо-таки корреляция! Сколько импотентов помню по жизни — все жадные, сколько жадных помню — все с глазами импотента.