Стала я, значитца, после тех депеш подъезжать к своему благоверному — расскажи да расскажи: не твое ли часом семя сеется на просторах нашего отечества да не твоей ли кровью омывается? А он в ответ: да, мол, грешен, и тот, кто с рожками в нашем захолустье — суть моя кровинка и моя иная ипостась на сей земле, ибо имел я по причине своей мужской колоссальности порочные связи с разными молодками, и тут не только у меня интимный интерес. Какой же, говорю я, у тебя еще иной интерес, коли член твой в трусах не помещается, а все норовит выскочить, ты мне баки не забивай, небось, и нынче изменяешь? Стал он клястся и божиться, дескать, нет, и в мыслях не держал, ты, мол, тростиночка моя, и безумная любовь к тебе определила мне вечное блаженство, ты моя вечная страсть и супротив твоих обольстительных замашек прочие все — тьфу! А потом шепоточком сообщает: ты сама посуди, что за жизнь в нашем государстве — хлеба людям не хватает, живет народ в халупах, а почему? — да потому что власть советская держит нас рабами, личность в нас не уважает, топчет почем зря, а мы только: слава, слава! Это неправильное государство, а раз так — надобно его переменить, и вождей переменить, а прочее народонаселение вовсе упразднить. Скажу тебе, говорит, зазноба моя, страшные секреты: я, дескать, шпион, вредитель и двурушник, а заданья получал от самого Михайлова. Читала ты в газетах про такого диверсанта, он еще с Лисвицким пытался переустроить советское сообщество… Так вот, в те годы Михайлов мне твердил — чтобы переменить строй в нашем государстве, надобно ему всячески вредить, и вот вам, Мефодий Африканыч, тайное задание: вступать в интимные сношения с женщинами нашего Отечества и изливать в них свое семя, не отягощенное марксистско-ленинской идеологией, дабы способствовать вырождению советского народа. Что я и делал уже многажды и многажды, и за то мне от грядущих обновленных поколений будет вечный почет и даже памятник в столице!

Я от тех речей дошла до столбняка, сижу и слова молвить не могу, так поразил меня рассказ супруга. А он далее сообщает: нынче ты, мол, все узнала и теперь мне, не таясь от тебя, надобно убыть в командировку, дабы скоординировать усилия всех козлов по стране. Мы, дескать, соберемся в деревеньке X и сообща разработаем стратегию дальнейшего вредительства. Я ему не перечу, думаю, вдруг слово поперек скажу, а он меня зарежет — с него станется. Зачем ему лишние свидетели? Вижу, что он жуть какой опасный, а все его завлеканья да посулы — просто конспиративные увертки. Ну и убыл он в командировку, обслюнив меня при расставаньи своими толстыми негритянскими губами. Я же, не откладывая дела в долгий ящик, села составлять оперативное послание, что, дескать, да, плетется тут клубок вредительства и тайного злоумышленья, и во главе всего стоит матерый враг — козел Мефодий Африканыч, фиктивный мой супруг, с коим грязное супружеское ложе вынуждена я делить, чтобы разоблачить его и спасти от страшного растления женщин моей Родины, а то народят они, бедняги, не богатырей советских, а худосочную козлятину с рогами. Отправляю я свое посланье по начальству и принимаюсь в нетерпеньи ожидать супруга, дабы повыведывать у него новые подробности; вот приедет он, любезный, да расскажет своей суженой, как сговорились поступать в дальнейшем козлы — вредители нашего Отечества. Жду-пожду, а его все нет. Между тем, примечаю я, что несколько полнею, зажирела, что ли, думаю, в бездействии тела или другая какая гангрена приключилась, только вижу, что приспела мне пора вскачь скакать до гинеколога, покуда мой живот блюдет себя и не прет на волю из приличных рамок. Исполняю требованье дня, еду, скрепя сердце, в тамошний райцентр к врачу, и этот бабий доктор, черти бы его забрали, приносит мне, аки летучий ангелок, благую весть — ждет тебя, дескать, Амалия Петровна, счастье и радость материнства. Я, конешное дело, тут же в слезы, известное дело, родится выблядок с рогами и копытами. Умоляю доктора избавить меня от сулимого им сомнительного счастья, а он в ужасе машет руками, дескать, криминальные аборты для обеих сторон кончаются опагуб-но, не гневи, мол, Бога, да и рожай на радость мужу и вождям пролетариата. А я-то не могу ему сказать за свою кручину, он же мне ответит: какие-такие рогатые младенцы? Будто бы сам их на соседних улицах не видел. Только для себя он тайное объяснение имеет подобному феномену — это значитца, директива партии, раз такие дети множатся и плодятся в гуще нашего народа.

А благоверного моего нет как нет, снова жду-пож-ду, думаю, может он в оперативной разработке, а может, и вообще сгинул в коридорах Спецучреждения, или так увлекся сеяньем семян, что позабыл свою законную супругу…

Тут подходят мои сроки, чувствую, пора мне разродиться, только вот не знаю, как рожать без помощников. Приготовила простынки, тазик, воду, нож, чтобы пуповину перерезать, закрыла двери на замки и окна на задвижки, — вдруг, думаю, начну блажить. Тут околоплодная влага стала отходить, села я на корточки, а из меня младенец — бряк об пол головою; схватила я его, гляжу и вою, как собака, от ужаса и боли — голова-то у него козлиная, с маленькими рожками и курчавой бороденкой… Истекаю я женской сукровицею и страх меня колотит, однако ж, надо что-то предпринять, беру нож и хладнокровно режу, но не пуповину, а — горло своему младенцу. Тут страх меня и отпустил, как будто это жертвоприношение во искупление моих грехов. Я доносила на невинных, разоблачала несуществующие козни, растлевала малолетних, убеждала детей отречься от родителей, клеветала и была привержена аду скотоложества, и тут кровь младенца, пролитая из маленького сморщенного горлышка, покрыла своим искупляющим цветом — цветом нашего стяга и нашей революции — все мои грехи, все заблужденья моей жизни, и я ощутила себя свободной…

А на следующий день приехал Мефодий Африканыч — не раньше и не позже, как будто подгадал, и я уж не ведаю, ликовать мне аль печалиться; в горнице не прибрано, на полу — ошметки слизи и засохшей крови, в душе смятение, как будто изменила с проезжим молодцом сразу всем членам нашего Политбюро.

Однако мужа надо покормить, морковью да капустой на ужин не управишься, он же плотоядное животное, приехал уставший и голодный, и даже под юбку к супруге не бежит, ну, думаю, вот младенчик и сгодится, благо еще не захоронен. Быстро сварганила ему жаркое с картошечкой и черносливом, рубанул он полный казанок под запотевший голубой стаканчик да и на боковую.

А я тем временем скорее за доклад и все заметы, изобличающие негодяя, перечисляю по параграфам и в конце не забываю помянуть, что он, дескать, извращенец и бандит, пожирающий коммунистических младенцев и нет на земле места такому бешеному псу, то есть, конечно же, — козлу.

Вскоре приезжают товарищи из местного Спецучреждения, заталкивают моего благоверного ногами в багажник «воронка», а меня — в наручниках на заднее сиденье и везут по назначению — прямо в сердце нашей с вами Родины. Тут, как вам известно, быстренько проводят следствие и моего фиктивного супруга немедленно по совокупности совершенных преступлений приговаривают к убиению посредством отрезанья головы. Было мнение после свершения справедливого возмездия пустить Мефодия Африканыча на колбасу, поскольку время нынче скудное и лишний кусок не помешает, однако ж таким вонючим оказался израсходованный враг и такой козлятиной несло от его поверженного трупа, что обезглавленную тушу просто свезли за город, облили керосином и сожгли.