– Вот-вот, – поддержал его Валентин. – А этот чертов Челяднин, вместо того чтобы сразу возмутиться, обругать немецкого посла и вернуть ему это мерзкое письмо, еще собирается думать и с товарищами советоваться. А тем временем опричные подготовятся и нагрянут к нему домой. И Ивану письмецо то предъявят: «Погляди, государь, земские против тебя предательство замыслили». Прекрасный повод для того, чтобы с московским боярством разобраться. А может быть, и не только с московским…

– А если все не так плохо? – выразил робкую надежду Сила. – Если в этом письме что-нибудь совсем другое написано, а?

– Нет, – уверенно возразил дон Альба. – Ероха прав. Может, текст в письме какой-то иной, но смысл он угадал верно. Это подлое письмо, каррамба!

– Черт! – Валентин с досады хлопнул кулаком по столу, за которым они сидели. – И не предупредишь этого старого дурака Челяднина о подставе! Как вырваться из слободы?

– Никак. Убежать можно, но это плохо. Для дальнейших наших дел плохо. Отправляй голубей в Ярославль, Михайла, – посоветовал дон Альба. – И будем надеяться, что они сумеют быстро предупредить боярина. Он должен лично явиться в слободу и привезти царевичу это подлое письмо с заверениями в преданности своей и всей московской земщины. А мы будем молиться, чтобы он успел раньше, чем опричные выступят в поход на Москву.

Три голубя со срочным донесением с интервалом в час были отправлены Прозорову, а Валентину с друзьями только и оставалось, что по совету дона Альбы молиться о том, чтобы под рукой у Прозорова оказались какие-нибудь чудесные гонцы-скороходы.

И такой гонец, судя по всему, в Ярославле сыскался, ибо через два дня на третий за Михайлой Митряевым прибежал посыльный из дворца – царь требовал к себе земского посланника.

Хоть Иван был и не в официальном царском наряде и принял Валентина не в тронной палате, сомнений в том, что это именно официальный прием, у Валентина никаких не осталось, как только он увидел собравшихся вместе Ивана, Никиту Романовича, Федьку, Басманова-старшего и Михайлу Черкасского.

– У ворот слободы остановился боярин Федоров-Челяднин, – начал Никита Романович, едва только Валентин переступил порог. – Чего он хочет?

Нельзя сказать, что эта новость не порадовала Валентина, но, не давая воли эмоциям, он умудрился состроить гримасу крайнего удивления.

– Федоров-Челяднин? Это который из Москвы? Понятия не имею. Могу лишь предположить, что как каждый честный слуга вашего величества, – здесь Валентин поклонился Ивану, – он лишь хочет засвидетельствовать вашему величеству свою личную преданность и преданность вверенного ему города и всех городских жителей – от первого боярина до последнего простого гражданина.

– Не мели чушь! – выкрикнул вдруг Федька. – Предатель он, этот твой Челяднин! Это всем известно.

С Федькиной стороны это был явный прокол. С чего бы это всем было известно, что Челяднин – предатель? Верно они с ребятами угадали содержание подставного письма, посланного Захарьиными. А Федька себя выдал с головой. Если и не он сам писал то письмо, то с содержанием его знаком великолепно. Валентин с трудом сдержал улыбку.

– Ваше величество, – вновь обратился он к Ивану, – так давайте выясним, с какой целью приехал боярин Федоров-Челяднин. А заодно – предатель он или нет. Примите его. Клянусь вам, если он окажется предателем, то вся земщина потребует его наказания. И я буду первым. А что ж заглазно о человеке судить?

Иван молчал, лишь бросая косые взгляды на дядьку и двоюродного братца.

– Так ты не имеешь никаких сведений от Челяднина? – осведомился Никита Романович.

– Откуда? – Валентин пожал плечами. – Слобода-то закрыта. Как бы я мог получить хоть какое-то известие?

– И зачем он с собой целое войско притащил, тоже не знаешь?

– Целое войско? – Вот это известие Валентина действительно удивило, и ему даже не пришлось кривляться, изображая удивление. Все само собой получилось.

– Да. Человек пятьсот, не меньше.

Валентину оставалось лишь всплеснуть руками. Старый напыщенный индюк этот Челяднин.

– Обычное дело. Просто человеку хочется показать, что он не сирота какой-нибудь, а представитель богатого, древнего рода.

– Это Федоров-то древнего? – вскинулся дотоле молчавший Басманов.

– Будет тебе… – оборвал его Никита Романович.

– Никита Романович, – сказал Валентин. – Да впустите вы его. Пусть челядь свою за стенами оставит, а сам въедет в слободу.

– Челяднин без челяди уже и не Челяднин вовсе, – сострил князь Черкасский.

– Ладно, Михайла, – сказал Никита Романович. – Иди. Примет царевич вашего Челяднина. Будь через час в тронной палате.

Валентину ничего больше не оставалось делать, как отправиться домой – переодеться к торжественному приему. Конечно, было бы неплохо перехватить Челяднина до царского приема и переброситься с ним десятком слов, но Валентин даже не стал заморачиваться на эту тему. Все одно опричные не дадут. Оставалось только надеяться, что боярин Челяднин тщательно подготовился к разговору и продумал линию своего поведения на приеме.

Прием был обставлен с чрезвычайной пышностью, будто принимает царь не собственного боярина, а посла иностранного государства. Триста опричных «рыцарей» выстроились вдоль стен тронной палаты. Иван в шапке Мономаха и бармах восседал на троне, держа в руках скипетр и державу. Никита Романович с Федькой стояли справа от трона, самыми ближними к нему. Валентину с друзьями досталось место хоть и в первом ряду, но весьма далеко от трона. Челяднин, ведомый под руки стражей, приблизился к трону и, поклонившись в пояс, приветствовал царевича, после чего протянул в его сторону свернутое рулончиком письмо. Стражник не успел еще протянуть к нему руку, как письмом уже завладел подскочивший к Челяднину Федька Романов.

– Великий государь, приехал я к тебе, чтобы показать полученное мною письмо, – начал Челяднин. – Доставил мне его человек, представившийся послом князя Прусского. Письмо, великий государь, подлое и изменническое. Увидишь сам, когда прочтешь. Я лишь скажу кратко, что князь Прусский сам изменник и московское боярство хочет склонить к измене. Передаю тебе это письмо и заверяю, что и я сам, и все московское боярство верны своей присяге и кроме тебя, государь, никого своим государем не признаем ни при каких обстоятельствах.

Иван метнул быстрый взгляд на Челяднина, затем на Федьку, держащего свернутое письмо в руке. Зато Федька не удержался, выкрикнув со своего места:

– Почему сразу не донес об измене? Зачем ждал неделю? Чего выгадывал?

Челяднин медленно повернул седую голову в Федькину сторону.

– А с чего ты взял, что я выжидал? Иль тебе известно, когда то письмо мне доставили?

Федька в очередной раз сел в лужу, и это поняли все, в том числе и Иван.

– Ну, князь Прусский бунтовщик известный, – влез в разговор Никита Романович, дабы хоть как-то замять Федькину промашку. – Немцы – они все бунтовщики. Вон земское войско уж сколько лет с ними ничего поделать не может…