По милости моего тела из душа я вышел далеко не в боевом настроении. Урсула уже лежала в постели, я скользнул к ней под одеяло. Она читала книгу «Uber alle Grenzen verliebt – Beziehungen zwischen deutschen Frauen und Auslandern» («Любовь не ведает границ: отношения между немками и иностранцами») с карандашом в руках и то и дело что-то подчеркивала. Книгу Урсуле прислали родственники в одной из многочисленных «благотворительных посылок». Примерно раз в месяц ей приходила из Германии посылка размером в две обувные коробки. Родители, братья, сестры, друзья и просто доброжелатели набивали их всякой всячиной, которую, по их сведениям, невозможно было достать в Англии, – печеньем, мылом, шоколадом, свечами и гигиеническими тампонами. Иногда они подбрасывали фотокопию отчета Евросоюза о состоянии британских пляжей или вырезку из «Зюддойче Цайтунг» с жуткими подробностями о том, что все мясные продукты в Англии делаются в темных подвалах, залитых нечистотами, из разлагающихся собачьих трупов руками отбывающих заключение сексуальных маньяков, специально отобранных за наличие незаживающих язв и ураганной дизентерии.

Общеизвестно, например, что Англия с пятидесятых годов занимается разведением хулиганов и пропагандой сваливания отходов прямо на улицах. Германия чище Англии, уровень жизни выше, правительство и люди, как правило, лучше воспитаны, у них больше совести, крепче трудовая дисциплина, они вежливее и, наконец, просто добрее. Все в Германии лучше, чем в Англии, кроме поп-музыки; в этой области у Англии имеются несомненные таланты, а в Германии, к моей радости, царит безнадежный отстой. Признаю, в Германии жить лучше, и я первым готов вдалбливать этот постулат в головы тех, кто цепляется за дурацкие стереотипы времен Второй мировой войны и жалкий, пещерный национализм. Естественно, когда наши германские друзья и родственники называют Англию – скорее с грустью, чем со злорадством – чуть ли не страной третьего мира, я с той же свирепостью бросаюсь на защиту родной страны, лихорадочно выкрикивая обвинения типа: в Германии не купишь нормального хлеба, банки почти всегда закрыты, светофоры только сбивают людей с толку и т. д. и т. п. Мне нравится думать, что эта двойственность придает нашим с Урсулой отношениям непредсказуемость и упрямую живучесть, какие присущи голодному бунту или драке в бильярдной. Придвинувшись поближе к Урсуле, я обнял ее и погладил по волосам.

– Чего тебе? – подозрительно прищурилась Урсула.

– Мне? Ничего.

Урсула загадочно хмыкнула, но сползла пониже и положила голову мне на грудь, не отрываясь, впрочем, от книги, которую примостила на животе. Вместе с ней я пробегал глазами страницы, не переставая гладить ее волосы. Мой немецкий, на котором я, что называется, «умею объясниться», – одна досада. Понимать треть из прочитанного – еще хуже, чем не понимать ничего.

– Что означает Duldung?

– Терпимость.

– Ага… A einklagbare?

– Э-э… то, что можно вернуть через суд.

– Ух ты… Как ты думаешь, хер у меня достаточно большой?

– А это где написано?

– Шутишь? Очень мило. Я просто спрашиваю: как ты думаешь, хер у меня достаточно большой?

– Мне не нравится это слово. Не можешь сказать «конец»?

– А мне «конец» не нравится – звучит по-детски или как в комиксах. Зато «хер» – грубо и первобытно. Это неистовый, до одышки, исступленный секс, от которого меркнет сознание. А «конец» – то, над чем хихикают двенадцатилетние девчонки. От «конца» всего один шаг до «писи», и, если этот шаг сделать, секс можно смело заменять лабораторными пробирками. Кроме того, член-то мой, как хочу, так и называю. Ты же заставляешь меня говорить «грудь».

– Потому что «сиськи» – просто мерзость.

– Ошибаешься. «Сиськи» – секс в чистом виде. Речевой аппарат издает глухой свистящий звук – вкрадчивый, но отчетливый, который заканчивается коротким, решительным «ки».

– Ой, перестань, я возбуждаюсь.

– А «грудь», с другой стороны, всего лишь устройство, производящее молоко для грудных детей.

– Глупости. «Грудь» – это красота, а «сиськи» – то, что английские бабы вываливают наружу во время попоек.

– Ты не права. Разумеется, это твоя беда, не вина, но ты не права.

– Когда ты говоришь «ты не права», я это еще могу пережить. Но ты вставил гадкое, вальяжное «твоя беда, не вина» – а вот за это я буду лупить тебя по морде, пока не сдохнешь.

– Ты превосходно говоришь по-английски. Твое понимание языка поразительно, но все же иногда ты допускаешь ошибки…

– Какие ошибки?

– Ну, бывает…

– Какие именно?

– Э-э… так сразу в голову не приходит.

– Ы-ых!

– Ладно, ладно, ты никогда не делаешь ошибок. Господи! Но все же ты не можешь почувствовать язык на инстинктивном уровне.

– Мы оба предпочитаем говорить «дырка».

– Это правда. Но иногда ты нет-нет да вставишь «вагину». Это ужасно. Просто ужасно. Вагина – медицинский термин, его использование в решающий момент может пагубно на меня повлиять.

– А чего ж ты раньше молчал?

– Удобного момента не нашлось.

– Ладно. – Урсула закрыла книгу и положила ее на тумбочку. – На будущее запомню, что лучше не говорить «вагина». Спокойной ночи.

Она поцеловала меня в щеку и выключила свет.

– Погоди. А как же мой хер? – Я снова включил свет. – Ты не ответила. Пытаешься уйти от вопроса?

– От какого вопроса?

– Я тебя спросил, достаточно ли он большой.

– А-а. Нормальный. Давай уже спать, а? – Урсула опять выключила свет.

Тесно прижавшись, мы оба лежали на правом боку, так что я обнимал Урсулу и тыкался носом в ее ухо. Наше дыхание окатывало нас теплыми размеренными волнами.

– Ты так сказала, чтобы отделаться?

– Что? А-а, нет, конечно, нет. Правда, конец у тебя нормальный.

– Ну хорошо.

Я сжал руку Урсулы и несколько минут не тревожил ее, но, в конце концов, решил уточнить.

– А что значит «нормальный»?

– М-м-м?

– Я спросил, что значит «нормальный»?

– То и значит – нормальный. Что тут не ясно?

– Все ясно. Просто слово уж очень невыразительное. Нормальный? Так из вежливости говорят о невкусном супе. Другое дело – «классный», «фантастический» или «роскошный».

– А разве говорят «у тебя роскошный конец»?

– А разве говорят «у тебя нормальный конец»?

– Ой, какого черта! Ты меня спросил, достаточно ли он у тебя большой. Достаточно. Что еще я должна сказать? Достаточно – не слишком маленький, не слишком большой…