Не такой, как все.

Впервые в жизни видел брат Айви настоящего бьюлку, и первой мыслью было: «Прогнать!» Подросток же, словно подслушав невысказанное, втянул голову в узкие плечи… но рука паладина, уже готовая указать на ворота, так и не поднялась.

Ибо сказано в Книге: «Они, несомненно, люди, и они не есть оскорбление Вечного, но поле брани меж Ним и Низвергнутым. Они становятся героями, мудрецами, исполинами духа — либо величайшими злодеями, еретиками, развратителями. Третьего не дано», — и будущий магистр подумал: разве не долг Ордена принять и воспитать того, кто помечен Вечностью?., нет ограды от искушений, надежнее стен Ордена, и нигде не принесет юный дан-Карибу большей пользы, нежели в служении Ему…

О решении, принятом тогда, до недавних пор сожалеть не приходилось.

Бьюлку Турдо, бесспорно, один из лучших витязей Вечности.

И, пожалуй, можно было бы даже закрыть глаза на ночные бдения в Тшенге, будь дело всего лишь в алчности паладина. Корыстолюбие затмевает подчас самые крепкие души, но оно излечимо — братским вразумлением, постом, молитвой. Однако тот, кто приваживает слуг Хаоса, подрывающих сами устои мироздания, кто тщится, обретя ложное знание, изыскать путь к бессмертию, совершает не просто тяжкий грех…

— Что это, если не ересь? — прошептал старик, и густая тень легла на высокое чело Третьего Светлого.

…Среди братьев Ордена не должно быть еретиков.

Запретное для мирян втройне воспрещено слугам Вечного; не пристало им выискивать в проклятых книгах рецепты бессмертия, коль скоро сам Третий Светлый в земном воплощении своем принял смертную муку на иззубренном ложе, утвердив непреложность смерти…

— Ведь так, Милостивец? Ведь не мог же брат Турдо, прославленный твердостью в вере и отвагой в битве, сам поскользнуться?!.. Его подтолкнули!., подтолкнули, и подхватили под локоть, и повели прочь от торного пути враги Вечности…

Долг великого магистра — удержать брата, скользящего в бездну. Пусть признается и покается; многое может быть прощено тому, чье раскаяние непритворно. Видит Вечный, его накажут лишь малой епитимьей, обязав читать три дополнительных псалма ежедневно в течение года. Он даже останется членом капитула и паладином крепкостенного Тшенге… хотя, конечно, с мечтой о перстне и посохе великого магистра ему придется проститься.

Не так уж и высока плата за тяжкий проступок, зато душа грешника, обойдясь без очищения огнем, обретет былую чистоту и будет спасена для мира вечного!

Но если дан-Карибу назовет доносы слуг клеветой, тревогу магистра — напрасной, заботы — излишними? Что тогда? Тогда, вернувшись в Тшенге, он посулами и пытками вызнает имена соглядатаев, накажет болтунов, заменит присных, и вновь в подвалах замка будут гореть по ночам печи, булькать в колбах зелье, и брат Турдо, опутанный вражьей лестью, будет возноситься в пустых мечтах — над братьями, Орденом, над Вечным! — к пределам ложного могущества и славы, к вечной юности и бессмертию.

Несчастье глупости, подумал магистр.

Что-то в дан-Карибу, недавно еще — ближайшем из близких, раздражало его с такой силой, что он уже не мог думать о нем здраво и снисходительно.

Добиваться правды, по всем резонам, не стоило бы, не будь тшенгенский паладин первым кандидатом в преемники; собственно говоря, единственным — и по выслуге, и по заслугам, и по числу сторонников в капитуле. И не будь этой беспрестанной, то негромко ноющей, то жгучей, как укус таррантлы, боли в груди…

Нельзя умирать, не выяснив все до конца.

Если есть хоть малая толика надежды, ее необходимо использовать.

Если же нет, то…

Тоненькое, словно бы комариное, жужжание возникло вдруг ниоткуда — и тотчас угасло, растворившись в тишине.

Магистр прикрыл глаза, вслушиваясь.

Острые, обтянутые сухой пергаментной кожей скулы заострились.

— Я понял, Заступник. Мне было тяжело думать об этом. Но если иначе нельзя, значит, быть по сему! — сказал старик отвердевшим голосом, и ему почудилось, что Третий Светлый печально кивнул.

Магистр совершил положенный четырехсложный поклон и, сдерживая стыдное стариковское кряхтенье, поднялся с подушек. Мельком подумал с отвращением: вот так, на подушках да пуховиках, придется, пожалуй, выехать на последнюю свою битву — а она уже не за горами…

Хлопнул в ладоши; не глядя на вошедшего служку, распорядился:

— Пусть придет тшенгенский паладин. Но прежде пусть явится брат Ашикма.

…Грузно ступая, прошел к узкому стрельчатому окну, раздвинул тяжелые шторы, впуская в кабинет утро — ясное и прохладное.

Отсюда, с высоты пятого, предпоследнего уровня страж-башни, вид на город распахивался во всю ширь: вот — темно-коричневые бастионы Аарнэпяэва, за ними — черно-вишневые, поросшие мхом стены Обители Красноголовых, а еще дальше — приземистые арки Предмостных врат, сложенные из нетесаных валунов.

Полукруг рва, обоими концами упирающийся в быструю Кимбру.

Слева за внешней стеной, почти у клоаки, нелепо подергивается на крохотной виселице смешная куколка, сучит ножками, никак не желает успокоиться; что ж, рассветный час — обычное время исполнения приговора Судной Палаты.

С левого берега втягивается на Ягвин мост вереница бычьих упряжек, волочит в крепость какой-то обоз, повозка за повозкой.

Торговая площадь кишит народом — вот-вот начнется ярмарка.

На узких улочках, как всегда, белым-бело от послушничьих плащей; белизна густо усеяна фиолетовыми крапинками: семерки полубратьев, ведомые рыцарями Ордена, спешат сменить уставшие караулы; на стенах в ожидании скорой смены, картинно отставив копья, замерли замковые стражи…

Всей грудью вдохнул магистр прозрачный воздух, и глаза его потеплели.

Этот прекрасный город — ясный знак Вечного, порука Его непреходящей благодати, дарованной смиренным братьям свыше. Что было здесь, пока Орден не принес сюда свет истинной веры? Ничейная земля. Холмистая степь, густо заросшая жестким кустарником, убогие хижины бесхозных вилланов, бежавших от законных владельцев, и змеиные норы песчаных людей, молившихся на каждый камень.

Больше — ничего.

Не счесть жертв, принесенных Орденом во имя обуздания дикарей, и с тех пор, как встали в степном краю замки смиренных братьев, нет дороги в. Империю кочевым ордам, бродящим в пустыне. Ибо долг каждого верного — хранить и поддерживать порядок, установленный Вечным; лишь в этом — смысл жизни, и презревший заветы Его не удостоится после смерти слияния с Ним, душа же его канет в Хаос…

Но где же, однако, брат Ашикма?

— Я здесь, — отозвалась тень. — Почтительно слушаю.

Старик привычно вздрогнул.

Много лет, еще со времен паладинства в Раамику этот человек неотлучно рядом, но, странное дело, по сю пору магистру так и не удалось ни привыкнуть к внезапности его появлений, ни даже запомнить лица. Мужчина высокорослый и широкоплечий, брат Ашикма был словно соткан из тусклого, пыльного сумрака коридоров обители: бесшумный, незаметный, неизменный.