– Ну-у-у… – начал Вит, – она…

Олет бесцеремонно оттолкнул его в сторону.

– Сами мы не местные, – заканючил пройдоха, – из деревни приехали. Семья большая, кормить нечем. Вот со своим младшим братишкой и приехали в столицу. Деньжат подзаработать. А тут она. Уважила, приголубила. Работу дала. Мы ж тут вообще ни при чем. Уборщиками работали в ее заведении. Ну, там вина поднести, пол подмести, на рынок за продуктами сбегать. Света белого не видели, – из глаз Олета закапали слезы. Вит, в полном обалдении, смотрел на своего «учителя». Олет это заметил, но, не имея возможности незаметно ткнуть его в бок, продолжил: – Куда ж нам еще деваться? Братишка мой умом обижен, – тут он все-таки не удержался и приложил локоток к боку Вита. – Что стоишь, дубина стоеросовая?

– Ну… э… о-о-о… – с трудом выдохнул Вит.

– Видел, до чего стерва довела? Говорить членораздельно разучился.

– Это что за заведение? – спросил бородатый.

– Да новый бордель какой-то. На улице Потухших Фонарей. Мы ж ни ухом ни рылом, что он незарегистрированный. Делали что велят. А у нее чуть что не так, сразу в комнатку особую и так измывается, так измывается… Братишка, покажи.

– А-а-а…

Видя, что «братишка» все еще в ступоре, Олет развернул его тылом к зэкам и еле слышно прошипел на ухо: «Подыгрывай, болван! На жалость дави!» Не давая ему опомниться, он лихо перегнул бывшего семинариста пополам и стянул робу, обнажив рваные трусы, сквозь которые виднелись свежие рубцы.

– А-а-а!!! Не дамся!!! – В памяти Вита вдруг всплыли ужасные рассказы семинаристов о том, что делали бывалые зэки с новичками в камере. Он взвился, как пружина, в прыжке натягивая робу обратно на трусы.

– Слышишь, как орет? – с трагическим надрывом произнес Олет. – Видали, как она его замучила? А что у него на спине – даже показывать боюсь! Вас вырвет! Зверство страшное! А нам семью кормить, сестренок, братишек, все мал мала меньше… Знаете, сколько их в деревне по лавкам сидит? – Олет с чувством высморкался в бороду уголовника, невольно ослабив хватку. Вит торопливо разогнулся и натянул робу обратно на зад.

– Слышь, борода, хорош новичков мучить, – пробурчал кто-то из зэков из глубины камеры. – Сами с этого начинали. – С нар поднялся дородный мужичок, который тут был явно в авторитете.

– Да я чё, я ничё, – замельтешил бородатый.

– Садись, деревня, рядышком, – местный авторитет переместился за грубо оструганный колченогий стол, стоявший в центре камеры, – буду вас уму-разуму учить. Сам по первой ходке таким же был.

Бородатый зэк торопливо подтолкнул новичков к столу. Местный авторитет перевел взгляд на третьего новичка, который, сжавшись у решетки, старался слиться с ее прутьями, в тщетной надежде, что его, может быть, так не заметят.

– А ты чьих будешь?

– Стряпчий я, местный, городской…

– Терпила, значит, – прогудел местный авторитет. – Ну, иди сюда, родимый, раздевайся. Играть будем.

Вся камера плотоядно заулыбалась. Бледный, как смерть, стряпчий начал стаскивать с себя одежду.

– Давай быстрее. Братва вся в нетерпении, – подстегнул его окриком бородатый зэк.

Вит скрипнул зубами и зажмурился. Он чувствовал еще немного, и он начнет зверствовать.

– Клади быстрее, чего телишься? Я первый. Даю два серебряника!

– Даю три!

Вит все-таки не выдержал и начал подниматься, абсолютно белый от бешенства. Оно было так велико, что в глазах потемнело.

– Эк, новичка-то как скрутило. Азартный попался. Сколько даешь?

За Вита ответил Олет, успокаивающе похлопывая ученика по плечу, заставляя его сесть на место.

– Даю пять. Начинай!

– Крестик!

– Нолик!

– Крестик!

– Нолик!

Слегка ошалевший Вит открыл глаза, и у него отпала челюсть. Стряпчий, в одних трусах, пытался из-за плеча бородатого зэка разглядеть все перипетии битвы, развернувшейся на столе. А на столе лежала клетчатая роба бедолаги, на которой зэки азартно резались в крестики и нолики.

– Я выиграл!!! – завопил Олет. – Вит, у нас уже есть два золотых! Это ж всю нашу семью можно кормить полгода! Предлагаю пять серебряников за клетку! Кто больше?

– Даю десять. Быстро сюда мокрую тряпку. Очистить поле для игры!

Вит посмотрел по сторонам, и увидел в углу камеры груду затертых до дыр клетчатых роб, все понял и с интересом уставился на игровое поле. Из противоположной камеры, где Ксанка закончила наводить порядок, раздался зубовный скрежет.

– Ну, мы еще посмотрим, кто кого. Кстати, девочки, никто не хочет перекинуться со мной в шашки?

Одна из проституток, которую вытащили из постели перед арестом практически неглиже, торопливо скинула с себя арестантскую робу.

– Только ее надолго не хватит, – с сомнением сказала она.

– Не страшно, – мило улыбнулась Ксанка, натягивая на палец колечко, так кстати подкинутое ей Паленым. Она прекрасно знала, что это за артефакт и как он действует. – Потом перекинемся в картишки. Охранники здесь такие лохи, что даже обыскивать толком не умеют.

Ксанка сжала руку с надетым не нее кольцом в кулак, разжала ее и продемонстрировала девицам новенькую, с иголочки, колоду карт. Игра началась.

Утром следующего дня, под бодрые звуки побудочного рожка, Ксанка и Олет проснулись сказочно богатыми. Олет обчистил и раздел до нитки всех сокамерников (кроме Вита, разумеется). В кармане весело позвякивала горстка медных, серебряных и золотых монет, в углу лежала груда выигранной одежды. Он играл только на наличные. В долг не верил никому. Судя по всему, Олет был человек бывалый, палку не перегибал, а потому милостиво позволил проигравшимся сокамерникам оставить на себе трусы и воспользоваться драными, грязными робами, служившими когда-то игровым полем. Вит тоже был доволен. Штаны, сюртук, манишка с бабочкой и лакированные туфли одного из жиголо, имевшего несчастье оказаться с ним в камере, были сшиты словно на него, и, главное, одежка была не с покойника!

Только теперь он понял, как ему плказалось, суть комедии, разыгранной Олетом накануне.

Доход Ксанки был несоизмеримо ниже, но зато гораздо качественнее. При себе у проституток было в общей сумме только пара золотых и два серебряника. Раздевать их догола Ксанка не стала, дабы не вводить во искушение мужскую половину тюрьмы, а просто милостиво разрешила играть в долг. Через пару часов ей стали должны все проститутки. Причем такие суммы, что, даже торгуя своим телом до пенсии, шансов расплатиться у них не было. Ксанка по доброте душевной долг им простила, в обмен на беспрекословное повиновение на тот период, пока она сидит с ними в тюрьме. Первое распоряжение она отдала им шепотом еще накануне вечером, и поутру началось представление.