Ходили слухи, что сторонники изгнанного Салеха бомбят нефтепроводы. Салех хотел подорвать инфраструктуру и тем убедить йеменцев, что при нем дела обстояли благополучнее. Поэтому бензин порой исчезал, цены взлетали, на бензоколонках вырастали очереди. Когда очереди длинны, нервы у всех ни к черту. Кто-нибудь пытается влезть без очереди, а кто-нибудь еще достает оружие и палит в воздух.

Мохтар так привык мотаться по регионам, возвращаться в Сану пыльным, немытым, небритым и в племенном наряде, что порой забывал, на каком он свете. В столице он раз в неделю ходил в кафе «Кофейный уголок» – дорогое заведение, которое посещали богатые и просвещенные йеменцы, а также некоторые гости с Запада, – подключался там к вайфаю и писал свои отчеты.

Как-то утром он зашел в кафе, не приняв душ и толком не выспавшись, и сел неподалеку от двух молодых женщин в дорогих туфлях и разноцветных хиджабах, с утонченным и ненавязчивым макияжем. Одна достала ноутбук и принялась смотреть «Дневники вампира»[15] без наушников. Вой и вопли слышало все кафе. Женщин это не смущало. Однако вскоре они обратили внимание на Мохтара.

– Ты на него посмотри, – сказала одна. – Дикарь дремучий.

Мохтар не сразу поверил, что речь про него. Говорила женщина по-английски, полагая, что Мохтар – какой-то крестьянин, ненароком забредший в элегантное городское кафе. При нем были нож, пистолет, сам растрепан и в растрепанных чувствах – ясно, что она приняла его за гостя с захолустного севера, за хусита, неотесанного и кровожадного, традиционный объект насмешек горожан.

Хуситы придерживаются направления шиитского ислама под названием зейдизм – зейдиты составляют около тридцати пяти процентов всех йеменских мусульман. До 1962 года зейдиты тысячу лет контролировали север Йемена, и хуситы нередко ввязывались в территориальные конфликты с соседями – саудитами на севере и йеменскими властями на юге. В Сане их считали досадной напастью, невоспитанными деревенщинами, которым лишь бы оружием помахать.

– Вот он и есть наша главная беда, – продолжала женщина. – Из-за таких людей вся страна топчется на месте.

У Мохтара было много работы, он вымотался, однако его внутренний оратор не дремал.

– Простите, мэм, – по-английски сказал Мохтар, – но беда здесь – вы.

У женщины отпала челюсть. Смотрела женщина так, будто перед ней непостижимый говорящий зверь.

– Вы унижаете меня, – продолжал Мохтар, – и при этом смотрите свой подростковый сериальчик без наушников.

Женщины глядели ему в рот, будто гадали, дублирована ли его речь. У них в головах не укладывалось, как с губ этого варвара срываются слова на американском английском.

– Вы должны меня уважать, – сказал Мохтар, – вы должны уважать это пространство и людей, которые здесь сидят, и не стоит делать выводы на основании того, как я выгляжу. Вообще-то, по-моему, вам стоит уйти.

И они ушли.

У племенного имиджа были свои плюсы. Снова приехав в Хайму поговорить с Юсуфом и Маликом о сушилках и ближайшем урожае, Мохтар проснулся утром от далекого треска выстрелов.

Он взял свой «калаш» и пошел на звук в долину, где мужчины соревновались в стрельбе. Среди них был и Генерал. На плече у Мохтара он заметил автомат.

– Стрелять-то умеешь? – скептически спросил Генерал.

– Умею, – ответил Мохтар.

Стрелки целились в белый камешек на гребне ярдах в семидесяти. Пока что никто в него не попал.

– Твоя очередь, – сказал Генерал.

Рафик и Ракан учили Мохтара стрелять из мелкашек, пистолетов и «калашей» в стрелковом клубе «5 собак» в Бейкерсфилде, неподалеку от Ричгроув, и Рафик объяснял про боеприпасы для разных видов оружия и относительную меткость каждого. Эти местные мужчины стреляли сплошь из новых АК, мощных и эффективных, но не таких метких, как «калаш» Мохтара, выпущенный раньше 1974 года. Для прицельной стрельбы такие гораздо лучше.

Мохтар подошел, прицелился, выдохнул и выстрелил.

Камешек слетел с гребня.

Мохтар отошел, выслушал похвалы остальных и в лице Генерала прочел некое подобие уважения.

Зная, что повторить выстрел, скорее всего, не сумеет, и понимая ценность эффектно брошенного микрофона, Мохтар закинул автомат на плечо и удалился.

Мохтар глянул, какие рейсы летают из Саны, и нашел один с пересадкой в Катаре. Пора возвращаться в Штаты. Проверить собранные образцы – домой он вез двадцать один набор, – и навестить родных, и подумать, где найти несколько сотен тысяч долларов, чтобы снова приехать в Йемен и уже взаправду купить кофе, если среди образцов найдутся качественные.

Пять дней он лихорадочно завершал сбор образцов по всему Центральному и Северному Йемену. Дело было в Рамадан; хуситы тем временем взяли Амран, последний рубеж обороны на севере, и теперь угрожали и Сане.

Каждую ночь Мохтар бодрствовал до четырех утра, молол образцы и ложился спать весь в кофейной пыли. В конце концов накануне вылета он упаковал одежду. Упаковал образцы, которые хранились в квартире. Половина зерен осталась в Иббе – кое-что он хранил у Хубайши, – но с этим придется обождать. Вот проклятая страна, думал Мохтар. В Амстердаме можно было бы послать коробку «ФедЭксом» прямо сегодня вечером, в любой вечер. Можно было бы уехать, попросить кого-нибудь все прислать – звякнуть Самиру, или Мохамеду, или кому угодно. А в Йемене, если хочешь вовремя вывезти что-нибудь из страны, придется везти самому.

Мохтар купил пять чемоданов и набил туда двадцать один образец с двадцати одной плантации – все виды кофе из всех регионов. Что еще? Нужен мед. Родители хотели йеменского меду. Еще они хотели йеменского миндаля и изюма – значит, надо в старый город Саны. Мохтар позвонил Нуридину, попросил помочь. Нуридин не спал – никто не спал, Рамадан на дворе, – и вдвоем они в предутренние часы мотались по городу на такси, собирая все, что нужно Мохтару. Десяток подарков для всех калифорнийцев, кто пришел на ум, – открытки, благовония, алоэ, четки, серебряные кольца с сердоликом, кашемировые платки ручной работы.