– Да будет так, – произнес ималла сурово.

С мрачным лицом и так спокойно, будто для выполнения этой задачи у него впереди целая жизнь, Басракан собрал образцы из каждой кучки, соскребая пепел в сложенные кусочки пергамента костяным ритуальным ножом, четырежды освященным пред древними богами Кезанкийских гор. Пепел каждого трупа был пересыпан в массивную ступу, сделанную из грубо обработанного золота. Движения колдуна ускорялись, по мере того как он добавлял все новые составные части, поскольку следовало торопиться. Измельченный в порошок глаз девственницы и светлячок, сердца саламандр и спекшаяся кровь младенцев. Жидкости и порошки, о составе которых он и сам не смел думать. Он перемешал смесь бедренной костью женщины, задушенной собственной дочерью, вращая ее двенадцать раз в одну сторону, произнося при этом тайные имена древних богов, имена, от которых стыл мозг в костях и в воздухе висел морозный пар. Двенадцать раз в другую сторону. И вот это сделано, этот первый шаг, и золотая ступа была полна до краев черным порошком, который, казалось, клубился, будто дым.

Осторожно, так как теперь прикосновение к смеси было смертельным, Басракан отнес ступу на расчищенное место на полу из светлого камня. Там, обмакнув кисть из ресниц девственницы во влажную смесь, он тщательно выполнил на ровном камне рисунок. Это был крест, лучи которого, равной длины, были точно направлены на север, юг, восток и запад. К каждому лучу был пририсован круг с идиограммами древних богов внутри – тайные символы земли, воздуха, воды и огня. Рядом треугольник с вершиной, лежащей в месте пересечения линий, образующих крест, и в нем символ духов огня. Тот же знак был нарисован у каждой вершины треугольника.

Басракан постоял, глядя на свое творение, и дыхание его участилось. Он не поддастся страху, несмотря на то что внутри у него все сжалось, но задуманное им было опаснее всего того, что он предпринимал до этого. Ошибка на любом этапе, уже сделанная им или которую он еще сделает, и действие ритуала обратится на него. Однако он понимал, что пути назад нет.

Он ловко пересыпал остатки порошка в серебряное кадило на серебряной цепочке. Обычным кремнем и огнивом ималла высек искру и поджег смесь. Аккуратно поставив ступни к основанию треугольника, он стал описывать кадилом замысловатые фигуры. Из серебряного шара поднимался дым, и по мере того, как душистые пары наполняли комнату, Басракан нараспев произносил заклинание все громче. С каждым качанием кадила в воздухе хрустальным звоном повисало одно слово; повисали слова, которые даже ималла не мог слышать, поскольку они не предназначены для людских ушей и людской ум не может понять их.

Казалось, сам воздух вокруг ималлы тускло поблескивает. Дым от кадила начал сгущаться и падать на каменный пол, сверхъестественным образом притягиваясь к линиям рисунка. Басракан запел быстрее и громче. Слова отдавались глухим звоном, будто погребальный колокол, звонящий в глубине пещеры. Внутри свернувшихся канатами струек дыма, покрывающих теперь рисунок, возникло свечение, делающееся все жестче и жарче, пока не стало казаться, что весь огонь из недр земли был привязан к этим черным бурлящим канатам. От жара по худым щекам Басракана струился пот. Свечение сделалось ослепительным, а слова становились все громче, и от их ударов дрожали стены.

Вдруг Басракан прервал свое колдовство. Настала тишина, и в это мгновение свечение, дым и рисунок – все исчезло. Даже дым от кадила больше не шел.

Сделано, подумал Басракан. Его охватила усталость. Казалось, ослабли даже кости. Но то, что нужно, было сделано.

По телу ималлы пробежала дрожь, когда взгляд его упал на то, что оставалось от обвинявших его. На каждой кучке пепла, в которой сгорело все, что могло гореть, плясало бледное пламя. Оно погасло прямо у него на глазах. Он глубоко вздохнул. Теперь причин бояться нет, скорее даже надо радоваться.

В комнату, задыхаясь, прорвался Джбейль, держась рукой за бок.

– Да будет… да будет… да будет…

– Ималла должен вести себя достойно, – бросил ему Басракан. Возвращается уверенность, возвращается вера, смыты остатки страха. – Ималла не бегает.

– Но лагерь, ималла, – сумел проговорить Джбейль, судорожно глотая воздух. – Огонь. Горят люди. Горят, ималла! Воины, старики, мальчики. Даже младенцы, ималла! Они просто вспыхивают, и их не потушишь ни водой, ни землей. Сотни и сотни их!

– Не так много, я думаю, – холодно ответил Басракан. – Сотня, вероятно, или даже две, но не столько, сколько ты говоришь.

– Но, ималла, там паника.

– Я поговорю с народом, Джбейль, и успокою его. Погибшие принадлежали к оскверненному роду. Разве то, как они погибли, тебе ничего не сказало?

– Огонь, ималла? – проговорил неуверенно Джбейль. – Они разгневали духов огня?

Басракан улыбнулся, будто ученику, хорошо выучившему урок.

– Более чем разгневали, Джбейль. Более. И все мужчины их крови разделили с ними кару. – Он вспомнил одну мысль, слова, которые, казалось, были сказаны много дней назад. – Моя стража, Джбейль. Ты видел ее, когда пришел?

– Да, ималла. Когда шел к тебе. Двое, что стояли у твоей двери, направились по какому-то делу с ималлой Рухаллой. – Глаза его хитро сверкнули. – Они бежали, ималла. У Рухаллы мало достоинства. Меня же заставила спешить лишь срочность известия.

– Рухалле есть зачем спешить, – сказал Басракан так тихо, будто говорил сам с собой. Он вонзил в последователя взгляд, словно кинжал. – Рухалла повинен в смерти тех людей в огне сегодня. Он и те неверные стражники, бежавшие вместе с ним. Рухалла привел людей, чей род погиб сегодня, к ложной вере и скверным обычаям. – Так могло быть, думал он. Так должно было быть. Конечно, так и было. – Рухалла и бежавшие стражники должны быть приведены назад, ибо их ждет расплата за содеянное. – Мало что забавляло Басракана, но следующая мысль вызвала у него улыбку. – Их следует отдать женщинам, чьи мужья погибли сегодня от огня. Пусть потерявшие родственников осуществят свою месть.

– Повинуюсь, ималла, так все и будет. – Джбейль замер в низком поклоне и выпучил глаза. – Ай-й! Ималла, совсем забыл из-за этого огня и… – Басракан взглянул на него, и последователь, проглотив слюну, продолжил: – Вернулся Шармаль, ималла. Один из посланных за Огненными глазами, ималла, – добавил он, когда святой человек вопросительно поднял брови.

– Они вернулись? – спросил Басракан, и в его голосе слышалось возбуждение. – Огненные глаза мои! Хвала древним богам! – В нем сразу появилась надменность, и лишь в речи чувствовались переполнявшие ималлу эмоции. – Принеси камни мне. Немедленно, дурак! Ничто не должно было заставить тебя позабыть о них. Ничто! И приведи сюда этих людей. Награда не покажется им малой.

– Ималла, – проговорил, колеблясь, Джбейль. – Шармаль вернулся один и с пустыми руками. Он лепечет, что остальные погибли, и еще что-то. Но в его словах мало смысла. Он… он безумен, ималла.

Басракан проскрежетал зубами и дернул за раздвоенную бороду, будто хотел выдернуть ее с корнем.