Во-вторых, доминирование на тактической уровне может быть «перекрыто» информационным доминированием стратегического порядка. Так, например, произошло в Сомали, когда победа на поле боя была переиграна победой противника в мировых СМИ.

В-третьих, еще Сунь-цзы считал, что главным знанием является знание себя, а потом и знание противника. Если знание людей порождает стратегию, то знание машин — тактику. Поэтому стратегия не может быть заменена тактическим информационным превосходством.

В 2007 году Мартин Либики выпускает книгу «Завоевание в киберпространстве» (Libicki M.C. Conquest in cyberspace. National security and information warfare. — Cambridge, 2007). В ней он интересным образом различает два вида структур в зависимости от их отношения к внешнему шуму, выделяя модель замка и модель базара. Замок возводит стены, чтобы защититься от шума, а базар в состоянии их «переварить», поэтому не боится. По модели замка выстроены многие структуры современных государств, они всеми силами защищаются от внешнего вторжения.

Либики дает следующее определение информационной войны: это использование информации для атаки на информацию. Разъясняет он эту свою позицию так: информация — это то, что имеет отношение к принятию решений, вся остальная информация должна быть отнесена к развлечению. Однако тут можно возразить, что процессы принятия решений массовым сознанием базируются как раз на потоках развлекательной информации: от фильма до юмористической программы «Прожекторперисхилтон».

С его точки зрения, если информация сама по себе бесплатна, то получение ее, обслуживание — уже нет, поскольку есть затраты на hardware, software и под.

Либики подчеркивает, что на сегодня кибератаки еще не приносили человеческих жертв, что ущерб от киберпреступности можно оценить в размере от 1 до 10 миллиарда долларов. Однако говорить, что этот вид атак неопасен, можно в той же мере, как 10 сентября 2001 года еще можно было говорить о неопасности терроризма.

В своей следующей книге 2009 года, посвященной кибератакам и киберсдерживанию, Либики, среди прочего, отмечает сложность четкого определения, кто именно совершил атаку, тем более что в этом еще следует убедить третью сторону (см. работу: Libicki M.C. Cyberdeterrence and cyberwar. — Santa Monica, 2009).

Это интересная и парадоксальная особенность кибервойны. Например, происходит атака на военно-морскую школу США, которая на несколько месяц выводит ее из интернет-связи. Однако об атакующем пишется, что это предположительно Китай (Swartz J. Chineers hackers seek U.S. access // usatoday30.usatoday.com/tech/news/computersecurity/hacking/2007-03-11-chinese-hackers-us-defense_N.htm). Однотипно именно Китай подозревается в кибератаке на некоторые структуры канадского правительства (Weston G. Foreign hackers attack Canadian government // www.cbc.ca/news/politics/foreign-hackers-attack-canadian-government-1.982618). Но не только Китай обладает такими возможностями. В статье в USA Today утверждается, что к интернету подключены 243 страны, из которых 100 планируют свои инфоатаки. Американская контрразведка (Office of the National Counterintelligence Executive // www.ncix.gov) в своем ежегодном отчете назвала Россию и Китай главными странами по краже промышленных секретов онлайн (US: Russia and China stealing online from US companies // www.bbc.co.uk/news/world-us-canada-15584392).

И даже министр обороны США Леон Панетта четко заявил, выступая 11 октября 2011 года в центре Вудро Вильсона: «Одновременно с ядерной опасностью есть совершенно новый тип угрозы, к которому мы должны быть лучше подготовленными — угроза кибератак. Они стали важной проблемой, поскольку мы сталкиваемся с большим количеством атак как от негосударственных акторов, так и от больших стран, возникает возможность катастрофического разрушения критической инфраструктуры, что может нанести существенный урон нашей стране. Потенциальная возможность парализовать страну с помощью кибератаки очень реальна».

В целом следует признать, что, к сожалению, исследования в области информационной безопасности и в США, и в других странах, по сути, свелись к чисто техническим проблемам, и решение, которое предлагают «техники в погонах», также всегда одно: возведение все более мощной стены по отношению к внешнему миру. Все это верно, но только в области технических аспектов обработки информации. Однако гуманитарный взгляд на эту проблему требует как бы обратного решения: если это касается человека и его сетей, то решение лежит не в области ограждения от внешнего мира, а в создании собственных сильных текстов, которые не будут бояться иновторжений.

Война идеологий пронизывала всю холодную войну. Казалось, война идеологий полностью отошла в прошлое. Однако сегодня наблюдается возврат к ней, поскольку США пытаются отказаться от прежнего понимания войны с террором в пользу нового понимания — как войны идей. А здесь уже накоплен опыт времен холодной войны.

Есть ли идеология у США? Если есть, то она носит неформальный характер, в отличие от формально существовавшей идеологии, например, в СССР. Введя это различие форм реализации идеологий — формальной и неформальной — следует признать формальными идеологиями те, которые существуют в бюрократической и академической средах, то есть поддерживаются на государственном, образовательном и научном уровнях. В такой тип идеологии США можно включить какой-то синтез демократии и либерального капитализма.

Но США более сильны именно в неформальной идеологии. Она создается и удерживается литературой, искусством, медиа. США защищают и продвигают эту свою идеологию средствами кино и телевидения, что в современном мире также является вариантом оружия, хотя и мягкой силы. Аксиомы этой идеологии можно собирать отдельно по тем или иным кинофильмам, например, «Мой дом — моя крепость» реализован в фильме «Один дома», где ребенок может противостоять взрослым грабителям и даже побеждать их.

Жак Эллюль (Jacques Ellul // en.wikipedia.org/wiki/Jacques_Ellul) подчеркивал, что пропаганда сильна тогда, когда она незаметна (см. работу: Ellul J. Propaganda. — New York, 1973). В США он увидел реализацию не столько политической пропаганды как идущей сверху, что привычно нам по СССР («вертикальной»), сколько пропаганды социологической, идущей как бы горизонтально от структур общества и государства к человеку. Эта пропаганда незаметна, поскольку встроена в структуру общества. Первый тип пропаганды может вызывать сопротивление объекта воздействия из-за своей заметности, второй — нет, поскольку его вскрытие требует дополнительных усилий.

Вот еще одна попытка изложить это противопоставление политической и социологической пропаганды (Black J. Semantics and ethics of propaganda // www.communicationcache.com/uploads/1/0/8/8/10887248/semantics_and_ethics_of_propaganda.pdf): «В определенном смысле социологическая пропаганда противоположна политической, поскольку в случае политической пропаганды идеология распространяется через массмедиа, чтобы аудитория приняла некоторые политические или экономические структуры, тогда как в случае социологической пропаганды существующие экономические, политические и социологические факторы постепенно разрешают идеологии проникать к индивидам или массам». В целом это почти дословная цитата из Эллюля, так что исследователи не могут оторваться от его определений.