Незнакомцы удалялись, и речь их становилась всё тише. Наконец, Ульяна перестала её слышать и умолкла. Люсьен вышел на середину коридора и посветил факелом вслед уходившей парочке.

– Что за скоморохи? Из какого цирка они сбежали?

– Это великие скоморохи, – ответила Ульяна торжественно. – Я их узнала. Тот, что в шапочке, – Франсуа Рабле, автор «Гаргантюа и Пантагрюэля»…

– Не слышал о таком.

– … а второй – Шарль Перро, сказочник.

– О, этого знаю! Он «Бременских музыкантов» написал?

– «Бременских музыкантов» написали братья Гримм, а Перро – «Золушку», «Красную Шапочку», «Кота в сапогах» и многое другое. Он поначалу писал серьёзные книги, а потом, когда его отправили в отставку после смерти министра финансов Жана Кольбера, который ему покровительствовал, он взялся за собирание сказок.

– Чего они в катакомбах-то забыли?

– Они здесь похоронены. Прах Перро был перенесён с кладбища Сан-Бенуа, а прах Рабле – из монастыря святого Августина.

– Но они живее всех живых!

– Перро умер триста лет назад, а Рабле и того раньше – в середине шестнадцатого века. Между ними полтора столетия, и, конечно, они никогда не встречались друг с другом, пока были живыми.

– Хочешь сказать, это призраки?

– Других объяснений нет. – Ульяна скосила глаза на Вилли, ожидая насмешек и возражений.

Вилли безмолвствовал.

Решив, что тема исчерпана, Люсьен хотел снова тронуться в путь, но не успел сделать и шага, как от тьмы отпочковались ещё две фигуры. Они следовали тем же курсом, что и Перро с Рабле, да и впечатление производили такое же – антикварное. Один был совсем старым и вид имел болезненный: длинный, чуть загнутый книзу нос с горбинкой, приподнятые брови, скорбная складка на верхней губе – всё это придавало его лицу какое-то несчастное выражение. На его плечах, поверх атласного мундира, волнами лежали тёмные вьющиеся волосы. Второй выглядел помоложе, одет был в сюртук с пышным жабо, которое скрывало его грудь и шею до самого подбородка. Губы были по-женски сложены бантиком, нос слегка вздёрнут, а надетый на голову парик пестрел забавными кудряшками.

– А это ещё кто? – пробурчал Люсьен и посторонился.

Новые незнакомцы вышагивали неторопливо и беседу, в отличие от своих предшественников, вели размеренную. Как только слова их, произносимые на всё том же французском, стали различимы, Ульяна наладилась переводить:

– Я удивляюсь, Блез! Как могли вы, зная о том, что времени вам отпущено немного, пренебречь научными занятиями и увлечься азартными играми и кутежами? Вы же не светский вертопрах, а великий учёный и должны были понимать, что каждое ваше исследование обогащает опыт человечества…

– Я виноват, Антуан. Виноват, но что я мог поделать? Когда умер мой отец, а сестра ушла в монастырь, мне сделалось так одиноко… Болезнь обострялась, меня преследовали мысли о скорой смерти, и надо было хоть как-то отвлечься. Вот я и пустился во все тяжкие: играл в карты, не покидал аристократических салонов… тем более, что высший свет потакал всем моим слабостям. Но заметьте, Антуан, даже эти увлечения принесли пользу науке: мы вместе с Ферма рассчитывали распределение ставок между игроками при прерванной серии партий и пришли к выводу, что существует целая теория вероятностей…

– Да, Блез, я читал трактат Гюйгенса «О расчётах в азартной игре», где он приводит и ваши выкладки, и выкладки Ферма, но, согласитесь, вы сделали бы больше, если б сидели всё это время не за ломберным, а за письменным столом…

Человек с копной волос, называемый Блезом, горестно усмехнулся.

– Скоро я оставил ломберный стол, мой любезный Антуан, а за письменный пересел только затем, чтобы начать писать духовные эссе…

– Я не осуждаю вас, Блез, за то, что вы увлеклись религией, и даже в какой-то степени понимаю: с вашими-то болезнями…

– О смерти я думал спокойно, Антуан, ведь она отнимает у человека способность грешить. И даже будучи на краю могилы, я не бездельничал, нет! Это мы с герцогом де Роаннецем придумали общественный транспорт, и в Париже появился первый омнибус…

– Я знаю, Блез, в мою эпоху крупные города уже невозможно было представить без омнибусных линий.

Эта пара, как и предыдущая, не замечала ни Люсьена и Вилли с горящими факелами, ни Ульяну, которая, увлёкшись, говорила в полный голос. Проходя мимо неё, Антуан поправил своё жабо и пожаловался спутнику:

– С тех пор как мне отрубили голову, у меня то и дело болит горло. Как будто я постоянно простужен. Пакостное ощущение…

– А за что вас казнили, Антуан?…

– Революционный трибунал обвинил меня в заговоре с врагами Франции. Якобы, работая на государственной службе, я похищал у нации средства, необходимые для борьбы с деспотизмом… Сущий вымысел, мой любезный Блез! Я получал законное жалованье и сверх того не присвоил ни единого cy, a свои доходы тратил на проведение научных экспериментов. Знаете, во сколько мне обошлись опыты с составом воды? Пятьдесят тысяч ливров! Да-да… Но трибунал не внял моим оправданиям, и меня отправили на гильотину. Это такое устройство для отсечения голов, которое в наш век заменило плаху…

Удаляясь, они говорили без умолку, но до Ульяны долетали теперь лишь бессвязные обрывки:

– … установил состав воздуха… мои эксперименты с трубкой Торричелли… ах, как болит горло!..

Призраки растворились в темноте. Вилли долго смотрел им вослед, затем вымолвил с несвойственной ему уважительностью:

– Почтеннейшие люди! Не то что какие-то там сказочники.

– Ты их знаешь?

– Лично знаком не был, но только несведущий осёл не догадался бы, кто они. Это Блез Паскаль и Антуан Лавуазье. Первый – математик и физик, второй – химик.

– Паскаль совсем измождённый… Наверное, дожил до глубокой старости.

– Он прожил всего тридцать девять лет и умер от рака мозга. Когда ему было немногим за тридцать, его уже принимали за старика… Лавуазье жил на сто лет позже, ему было пятьдесят, когда его казнили. Значит, они тоже погребены в катакомбах?

– Здесь настоящий пантеон! – громко сказала Ульяна, и эхо разнесло её восклицание по всему коридору. – Писатели, учёные, политики… О безвестных уже и не говорю. По приблизительным подсчётам, в парижских подземельях покоятся шесть миллионов человек!

– И они все будут тут прогуливаться? – Люсьен поднял над головой наполовину сгоревший факел. – Эдак мы никогда до клада не доберёмся.

– Дался тебе этот клад, – выцедил сквозь зубы Вилли. – Поверь моему слову: ничего мы не найдём.

– А я говорю – найдём! Вон какие бракозябры это подземелье охраняют: и ящеры, и призраки, и Шубины разные… А во времени и пространстве что, мы зря переместились? Ставлю свою бандану против твоего калькулятора, ждут нас в конце сокровища тамплиеров!