Таким – открытым и полуразрушенным – я увидел Тагирджал.

Точнее – Верхний Тагирджал. А Нижний – он внизу, у реки, к нему и привела дорога. Но мы проехали мимо, не взглянув на современные дома, на сады, огороженные пропыленными заборами из колючих кустарников. Переехали мост. Я попросил шофера остановить машину.

Вышел. Склон занимало кладбище. Тысячи и тысячи памятников подходили к самому небу. Между ними ходили овцы. Я подошел к одному памятнику, потрогал на нем высеченные слова, похожие на кружева. То была не арабская вязь. Чей язык?.. На других могилах такие же замшелые камни, но без единой отметины.

Уже потом уважаемый Икрам Дувлетханов (он работает в школе, а в свободное время записывает историю селения в толстой амбарной книге) рассказал, что, когда был обвал, часть кладбища сползла в реку, люди увидели подземное кладбище. Трехэтажное.

– Какое-какое? – переспросил я.

Оказывается, обвал открыл то, что прятало время: под верхними могилами были нижние. Три яруса могил… Когда появились первые захоронения, никто не помнит. И не может помнить! Они метров на восемь-десять от поверхности, людей тогда хоронили в глиняных сосудах, стоя. Что за культура? Какому народу принадлежала? (Ни один археолог пальцем не коснулся здешних глиняных сосудов, которые порой обнажает река.)

Выходит, Тагирджал жил задолго до нашей эры… К слову сказать, похожие захоронения, их отнесли ко второму-третьему тысячелетию до нашей эры, известны в Индии и Персии. Видимо, уже тогда была связь народов Кавказа с этими странами.

…Пыльный проселок подошел к аулу и замер на площади. Дальше дороги нет, впереди только небо.

Самому новому дому здесь лет сто с лишним, не меньше.

Дома вырастают из горы и сливаются с горою. Низкие, глиняные с гладкими крышами, окнами, обращенными во двор. Между домами – садики и огородики, землю для которых привозили снизу. Лишь несколько фруктовых деревьев на весь аул. Только кусты и камни кругом… Выше аула, за грядой, начинаются альпийские луга.

– Старики рассказывают, богатые были у нас пастбища. Самые богатые. Огромные отары выдерживали, – просвещал меня Икрам-мюалим.

За эти пастбища велись кровопролитные сражения. Иногда все решалось просто, по адату: выпускали к реке коней, и чьи кони придут первыми на пастбище, значит, того и пастбища. Конечно, первыми приходили кони из Тагирджала. На следующий год опять вспыхивал спор, который решали уже кинжалы.

Сейчас пастбища заброшены. Молодые почти все уехали из аула, а у стариков уже руки не те – устали… Бросили дети гор, как выражалось начальство, «неперспективные горы», переехали на перспективную равнину. А что им было не переехать? У советской власти не нашлось ни гвоздя, ни кирпича, чтобы хоть что-то построить для Тагирджала.

Ничего!

«Глухой только наполовину жизнь понимает», – учит пословица. Сегодняшние заботы созданы глухими, прежними руководителями. В результате опустошен Тагирджал, разорен Судур, брошены другие древние аулы… Даже после Тимура, Надир-шаха было иначе: никто не рубил корни дерева – завоеватели обирали его плоды.

И чтобы утвердиться с 30-х годов и вплоть до 60-х, наместники народной власти заставляли лезгин платить так называемый налог за оседлость. За проживание на родной земле брали деньги! Лишь одно спасало от уплаты унизительного налога – записывайся азербайджанцем, тогда открывались двери «бесплатного» образования.

Так национальная политика готовила себе национальные кадры. Кадры, которые никому не были нужны. Зачем они, если нет рабочих мест?

Семьдесят лет кряду из страны лезги «утекают» мозги и руки. Здесь нет ни научных учреждений, ни современной промышленности. Зато есть талантливые ученые, квалифицированные инженеры и рабочие, которые нашли свою судьбу на стороне. Парни из Тагирджала работают в цехах Сумгаита, на промыслах Тюмени и Баку. Второсортная работа поначалу достается им. Но не в этом видится беда. Главное – растворяется гордый народ гор по имени лезги.

Вот что, на мой взгляд, самое страшное, самое невосполнимое.

Мы ходили по Тагирджалу, разговаривали с его редкими жителями. Время замерло здесь, а остановившись, перевернулось и потекло назад. Хочешь потрогать историю – пожалуйста. Около развалин восьмигранной мечети в бурьяне валялся камень, похожий на брусок, Икрам-мюалим поднял его. Смотрю, на шершавой поверхности написано по-арабски.

– Послание Магомеду, – важно произнес историк и выразительно поднял вверх палец. Вот дата: 1223 год. Это по-нашему. А по-вашему, наверное, 1845 год или что-то в этом духе.

– Не в этом ли году Тагирджал принял мусульманство?

Бестактный вопрос. Икрам-мюалим пропустил его мимо ушей, даже отвернулся, и нарочно громко поздоровался с женщинами, которые уже добрых полчаса обмазывали глиной крышу соседнего дома и во все глаза смотрели на нас. Я тоже поздоровался и, чтобы выйти из неловкого положения, попросил разрешения посмотреть их прекрасный дом. Гость в дом просится – кому это не приятно?

Такие дома Лермонтов называл саклей. Крошечные комнатки, устланные коврами. Веранда. Пол, как положено, глинобитный. На стенах фотокарточки, в рамках. Еще висят занавески, за которыми во встроенных нишах – посуда или постели. Печей нет. Вернее, есть, в каждой комнате, но тоже встроены в стену, и их будто бы нет.

Печь в горах топят по-черному и тогда открывают дырку в потолке. Потолок всюду прокопченный, низкий и не похож на наш. Вплотную уложенные жерди, сверху засыпанные землей, вот весь потолок. В доме поразительная чистота. Будто готовились к празднику. Ни пылинки, ни соринки, пахнет теплым хлебом, шерстью и свежим овечьим сыром.

К сакле примыкает сарай для скотины. Без скотины в горах не прожить. Дома же отапливают кизяками – сушеным навозом. Другого ничего нет. Зеленовато-коричневые лепешки пополам с соломой прилеплены в аулах едва ли не ко всем заборам, к стенам сараев. Сохнут. А высушенное топливо люди складывают высокими штабелями, заполняя до краев свои тесные маленькие дворики… Таков здесь XX век…

На ночь меня приютил Ярохмедов Ярохмед, седеющий горец с чуть притухшими черными, очень выразительными глазами.

Дом Ярохмеда построен, наверное, его дедом или прадедом. И с тех пор к нему не прикасалась рука строителя. Дом двухэтажный, с балконом, когда-то он был одним из лучших в Тагирджале. Первый этаж, как положено, для скотины. На втором живут, там есть и кунацкая, для гостей. Современная кунацкая, заставленная: кровати, стол, стулья, диван.

Мужчины уже не сидят на полу, облокотившись, как бывало, на мягкие подушки, не вытягивают в довольствии затекшие ноги. Теперь разговаривать любят за столом. А что делать? XX век. Вечером Ярохмед поделился (за столом, разумеется) мечтой – он получил участок на равнине, будет строиться. Да вот бабушка и мать боятся ехать, говорят, душно им на равнине будет, особенно бабушке, за свои сто лет так и не выезжавшей из Тагирджала.

И тут же Ярохмед почему-то вспомнил, каким был еще недавно их аул, как он славился острословами – шутники на весь Кавказ. «Приехал как-то секретарь райкома, толстый, важный, в шляпе и с портфелем в руке. Ходит по Тагирджалу и кричит на всех. Видит, мальчик лет семи ведет ишака и курит. Секретарь кричит: