— То есть ты сам не можешь это решить? — вскинулся Георгий, чувствуя досаду.

— Разве я обещал?

Он снял пиджак. Девочка достала из шкафа аппарат для измерения давления, деловито села на кровать. Володя не глядя протянул ей руку. Георгий едва сдерживал зреющее внутри бешенство. Конечно, обещал и, конечно, будет это отрицать.

— Говори прямо, — потребовал Георгий уже без церемоний, — ты устраняешься и предлагаешь мне одному решать проблему?

Он прикрыл глаза, на лице появилась тень желчного недовольства.

— Ты не один. Поговори с Глебом, с Феликсом. У них тоже есть влияние.

Георгий засмеялся:

— Отлично! Ты мне поручаешь закрыть счета в офшорах, Глеб с Феликсом возражают, и ты поддерживаешь. Я готовлю инвестпроекты, их блокируют. Хочешь, чтобы Глеб с Феликсом все развалили, распилили, слили активы в помойку? Я не возражаю. Но я не буду ждать, пока прокурорские намотают мне срок. Мне тоже на все наплевать. Поеду жить на Каймановы острова.

На одутловатом, прозрачно-бледном лице человека-медузы изобразилось что-то вроде любопытства. Он разглядывал Георгия, словно букашку, которая заползла к нему на палец и пытается укусить. Девочка аккуратно записывала в блокнот показания прибора.

— Ты знаешь, что с шиншиллы сдирают шкурку живьем? Для лучшего качества меха.

Еще пару месяцев назад Георгий стерпел бы его иносказания, сидел бы и молчал, стараясь не выдать своего липкого страха. Но теперь он даже почувствовал облегчение; по крайней мере, Володя прямо давал понять, что церемониться с ним больше не будут.

— Пойду блинов поем.

Он поднялся и вышел, хлопнув дверью.

К обеду были допущены не все. Часть ряженых отправилась в столовую для персонала, остальным пришлось привести себя в пристойный вид. Появились новоприбывшие: муж Алены Феликс Курышев, пресс-секретарь Володи и еще пара его приближенных.

Стол был накрыт в парадном зале. Царский обед — крахмальные скатерти, черная икра на серебре, стопки румяных блинов, хрустальные лебеди. Игорь, оставленный в сомнительной компании, пока что держал удар. Он, кажется, уже выпил водки, которую разносили на чеканных подносах, и лицо его горело изнутри. Огонь этот яростно высвечивал лепную красоту его лица, и когда Володя вошел в зал, он, как пиявка, присосался взглядом к мальчику.

«Ну что, ты этого хотел? — мысленно спросил его Георгий. — Унитазы из золота и бани, как у римских императоров?»

Здороваясь поочередно с гостями, Володя протянул Игорю ладонь — тыльной стороной, словно для поцелуя или для того, чтобы уцепить за брючный ремень. Их руки задержались вместе на несколько секунд дольше, чем следовало, и Георгий почувствовал беспомощность и злость. Игорь старательно делал вид, что ничего не замечает.

За столом тоже спорили о войне.

— Они воюют за свою территориальную целостность, а мы — за какой-то мифический русский мир, — рассуждал рыночник и либерал Глеб Румянцев. — Я не верю ни в какую дружбу народов, особенно на нашем участке суши. Нас нигде не любят, нигде не ждут. Лезем в чужой огород, а когда бьют по морде, поднимаем крик о правах мирного населения.

— Допустим, крик о правах населения всегда значил ничего, — бубнил из-под вечно сгорбленного плеча номинальный директор. — Эту аларму поднимают со времен завоевания гроба Господня.

Феликс сидел развалившись, нагло поглядывал на Георгия, облизывая с пальцев сметану.

— Украина, гей-браки, сколько можно все это мусолить? У нас своих проблем хватает. По мне, так хоть бы они все перебили друг друга. За свою дурость надо платить.

Собаки носились вокруг стола. Алена время от времени ловила их и целовала в морды, бросала куски ветчины в розовые пасти.

— Люди не умеют любить. Только собаки, — жаловалась она Георгию.

Володя задумчиво жевал, брезгливо осматривая каждый кусок и время от времени впиваясь глазами в Игоря, словно хотел пригвоздить, как бабочку, иголкой. Игорь сидел с прямой спиной и опущенными ресницами. Георгий подмигивал Алене, смеялся над шутками, сам отпускал иронические замечания, но икра не лезла в горло, ледяная водка обжигала.

— А блины-то хороши! Как на поминках, — забавлял хозяина Семенков.

— Масленица и есть поминки, праздник почитания предков, — пояснил образованный пиарщик Володи.

— Все это насчет плодородия. Мертвые лежат в земле и могут способствовать богатому урожаю.

Алена шумно вздохнула:

— Испортили праздник. Блин — символ солнца. А теперь каких-то мертвых кормить.

— Говорят тебе, плодородие! — грубо перебил жену Феликс.

— Совершенно верно, — кивнул пиарщик. — На Масленицу были игрища парней и девок, целовальный обряд. Когда дочку или жену хозяина могли целовать все гости.

— Пусть меня целуют все гости, особенно некоторые, — заскулил Семенков, раскисший от жирной еды и водки. — Я превращусь из жабы в принцессу!

Глеб Румянцев, презиравший Семенкова избыточно и демонстративно, поморщился:

— Может, тебе лучше поступить карликом в цирк?

На другом конце стола шел нескончаемый разговор о деньгах.

— Когда таки рухнет этот проклятый доллар? — жаловался кособокий директор. — Мне десять лет обещают, я вкладываю свои деньги в рубли и жду краха американской экономики. Когда уже это случится?

Расслышав реплику, Володя проговорил:

— Ты будешь ныть про доллар, даже когда труба Гавриила выдавит тебя из задницы гигантской улитки.

За столом на секунду повисло молчание, только Семенков затрясся в приступе шакальего смеха:

— Ха-ха, гигантская улитка! Мы все в заднице гигантской улитки! Ха-ха! Хозяин деспотирует, как фараон Хеопс!

Официанты подносили новые блюда и тарелки, но есть уже никому не хотелось.

— Психичка, выпей воды! — крикнула Алена Семенкову, который продолжал сотрясаться от пьяного смеха. Она поднялась из-за стола, роняя на пол салфетку, опрокидывая стул. Пошатываясь, обняла сидящего Георгия:

— А мы с Жорой по коньячку… По коню, по коньячишку… Дальше в лес, шире ноги. Пойдем, родной?

Володя поднялся вслед за сестрой. Он снова бесцеремонно уставился на Игоря.

— Мне сказали, у вас гулянья? Снежная крепость? Я тоже поеду.

Сгущались сумерки, от дальних сараев тянуло костром. Снег, схваченный морозом, поблескивал алмазными гранями. Подали к крыльцу запряженные тройкой, укрытые коврами и меховыми шкурами сани. Полудевочка в сафьяновых сапожках, в белой норковой шубке и в расшитом жемчугом кокошнике вышла на крыльцо вместе с Владимиром Львовичем. «Как Федька Басманов», — подумал Георгий, хотя миловидное личико ничем не напоминало размалеванную маску. Он сам не понимал, почему существо это, безгласное и ласковое, как одомашненный зверек, вызывает у него такую неприязнь.