Дмитрию Ивановичу было всего лишь тридцать девять лет…

Летописи донесли до нас плач несчастной Евдокии по ушедшему мужу: «… зашел свет очей моих, погибло сокровище жизни моей! Где ты, бесценный? Почто не ответствуешь супруге?.. Возри, возри на меня, обратися ко мне на одре своем, промолви слово… Ах, недолго я радовалась моим другом! За веселие пришли слезы, за утехи скорбь несносная! Почто я родилася? Или почто не умерла прежде тебя? Тогда не видела бы твоей кончины, а своей погибели! Не слышишь жалких речей моих, не умиляешься моими слезами горькими! Крепко уснул, Царь мой, не могу разбудить тебя! С какой войны пришел ты, любезный? Отчего столь утомился? Звери земные идут на ложе свое, а птицы небесные летят к гнездам: ты же, любезный, отходишь навеки от своего дома?.. Кому уподоблю, как назову себя? Вдовою ли? Ах, не знаю своего имени! Женою ли? Но Царь оставил меня!.. Вдовы старые! утешайте меня! Вдовы юные! плачьте со мною… Боже Великий, Царь Царей! Ты един будь мне истинным утешителем!»

Евдокия Дмитриевна очень тяжело пережила уход любимого ею Дмитрия. По обычаю она должна была вскоре принять постриг, но Евдокия вовсе не хотела уходить от мира, ведь ей нужно было еще поднять сыновей (старшего она уже через год выгодно женила на дочери литовского князя). Было у княгини и еще одно очень важное для нее дело – увековечение памяти о Дмитрии Ивановиче. Княгиня Евдокия решила поставить в Кремле новую церковь для женской половины великокняжеской семьи и поручила расписать ее Феофану Греку и Даниилу Черному. К 1396 году храм был возведен – он стал данью любви Евдокии к мужу.

Великая княгиня, опытная и мудрая женщина, легко и успешно справлялась со всеми делами, она была столь деятельна, что горожане стали сомневаться – уж не живет ли она во вдовстве своем «нечестно»? Глупые пересуды дошли и до сыновей Евдокии, и отчего-то «смутились» сыновья слухами и явились к матери за ответом. Предание гласит, что княгиня раскрыла перед детьми роскошное княжеское облачение и явила им свою иссохшую, увешанную веригами грудь. «Верьте, – сказала она, – что ваша мать целомудренна; но виденное вами да будет тайною для мира. Кто любит Христа, должен сносить клевету и благодарить Бога за оную!» И сыновья поняли, что матушка их уже давно тайно приняла монашеский обет и свято его соблюдала.

Но настало время, дети выросли и, уверившись в том, что в семье царит мир, Евдокия открыто постриглась под именем Евфросиньи. Замыкая себя в стенах монастыря, она уже, в сущности, и не приносила никакой жертвы. Потеряв любимого мужа и взрастив достойных детей, она жила теперь для Бога.

После восемнадцати лет безутешного вдовства в 1407 году Евдокия умерла и была похоронена в построенном ею в Кремле Вознесенском девичьем монастыре в Москве. За праведную жизнь свою княгиня-монахиня была причислена к лику святых. Мощи Евфросиньи хранились в монастыре «под спудом, за правым столбом, при южной стене соборного Храма Вознесения».

При советской власти женский Вознесенский монастырь был разрушен, и на его месте в 1932–1934 годах построили административное здание для Школы красных командиров имени ВЦИК.

Пусть не сохранилось могилы княгини Евдокии, но имя жены Дмитрия Донского осталось в летописях и в памяти народной, как символ любви и верности. «О жизнь души моей! О свете мой светлый! – обращалась она к мужу, – не знаю, как ласкать, как миловать тебя!»

Все эти женщины окончили свою земную жизнь в стенах святой обители. Они становились монахинями иногда по собственному желанию, а чаще – по воле судьбы, или, вернее, по воле тех мужчин, что вершили их судьбы. У каждой из них была любовь. К мужу. К жениху. К мужчине, который не мог стать им суженым… Каждая из них – так или иначе – хранила эту любовь в своем сердце, даже тут, в монастырских кельях. Каждая из них должна была отречься от всего земного. Но не каждая сумела. И захотела – не каждая…

Они очень разные, эти женщины. Объединяет их одно, все они – высокородные монахини. Монастырские стены стали пристанищем для многих цариц и царевен, дочерей князей и бояр. Теперь вместо мужчин они должны были любить одного лишь Бога. Но всем ли это удавалось?

Прежде высокородных женщин постригали исключительно в Вознесенском монастыре в Кремле, но затем, если новоявленную монахиню было желательно держать подальше от Кремля, пострижения стали совершать и в Новодевичьем. Насильный постриг могли «организовать» и для нежелательных претенденток на престол, и как наказание за «плохое» поведение, и просто после семейной ссоры. Но в любом случае родовитые и богатые женщины, даже уже будучи монахинями, сохраняли свой высокий социальный статус. Для таких «монахинь поневоле» порой строились отдельные кельи и храмы, при них оставалась и вся прислуга, а иногда и целый двор.

Так, царь Иван Грозный постриг в монастырь под именем Александры вдову своего младшего брата Юрия, княгиню Ульяну. При княгине пребывали и весь ее двор и слуги, «со всякими многими доходами». Для княгини Ульяны и всего ее штата были построены отдельные кельи, погреба, ледник и поварни. Когда царственная инокиня умерла, ее похоронили в подклете Смоленского собора Новодевичьего монастыря.

Затем в монастырь попала вдова царевича Ивана, который погиб от руки венценосного Грозного отца. Она стала монахиней Леонидой. Как и ее предшественница, Леонида получила от царя вотчину и содержала свой штат слуг.

После смерти царя Федора Иоанновича его вдова Ирина Годунова осталась единственной наследницей престола, поскольку детей у царской четы не было. Царица постриглась в Новодевичий монастырь под именем Александры. Брат царицы, Борис Годунов, часто навещал инокиню Александру в ее монастырских кельях. Эти кельи, с примыкающими к ним трапезной палатой и домовой церковью, с большими перестройками сохранились до наших дней.

При Лжедмитрии I, в тяжелое Смутное время, в монастыре жили сразу две высокородные монахини: дочь царя Бориса Годунова – Ксения, в монашестве Ольга, и вдова ливонского короля Магнуса – Мария Владимировна, в монашестве Марфа.

В те же Смутные времена в монастыре оказалась и жена «свергнутого с престола» и постриженного в монахи царя Василия Шуйского. Урожденная Екатерина Петровна Буйносова-Ростовская в постриге звалась Еленой. Новый молодой царь Михаил Федорович в 1615 году прислал инокине Елене на новоселье сорок соболей. Новоселье могло означать, что к этому времени для царицы-инокини были построены отдельные кельи.

С 1624 года в Новодевичьем монастыре жила еще одна инокиня – теща царя Михаила Федоровича, мать его жены Марии Владимировны Долгоруковой. В том самом году царь женился на Марии, которая вскоре внезапно скончалась. После смерти дочери мать постриглась в монахини, а возможно, пострижение было и недобровольным…

Еще одной «царственной монахиней» стала царевна Софья, которая, после нелегкой борьбы за власть, все же проиграла своему брату – Петру I. Царевна была низложена и заключена в Новодевичий монастырь. Отныне Петр называл ее не иначе, как «третья особа», «зазорное лицо», и просил своего брата царя Ивана об этом «лице» «отнюдь не вспоминать».