— Не надо зацикливаться на мелочах. Я тебя люблю. И прошу у тебя прощения даже за то, в чем я не виноват.

У них была привычка вставать в воскресенье поздно. Однако в то утро он отчего-то проснулся рано и не обнаружил рядом Кэрол! Стал искать ее по всему дому, беспокоясь, что она вышла, не предупредив. Куда? Почему не оставила записки? Она ушла так рано, зная, что до полудня он не проснется. Что она скрывает? Не пошла ли она к отцу Марка требовать денег для сына? Однажды она собиралась это сделать, но Грэхем был категорически против и говорил ей, что нужно быть гордой. Он конечно, ревновал ее. Боялся, что любовь к старому дружку вспыхнет с новой силой: ведь тот — молодой, и между ними давние отношения. Неужели она к нему пошла? Если так, Грэхем ей этого никогда не простит!

Маленький Марк уже проснулся. Грэхем приготовил ему завтрак, налил большую чашку горячего какао с молоком и включил мультики по телевизору. После он закрылся в своей комнате и раскурил трубку, однако, не выдержав, вышел и спросил:

— Ты видел, как Кэрол уходила?

— Я спал.

— Не знаешь, куда она пошла?

— Не волнуйся за маму, Джон. Она сильная женщина.

Джон засмеялся, обнял Марка, поцеловал и усадил рядом с собой играть. Через некоторое время он услышал, как дверь открыли, затем какой-то шум, и как ее осторожно закрыли. Через секунду в комнате появилась Кэрол. Она казалась мрачной и рассеянной, несмотря на то, что отлично выглядела. Подозрения оправдались. Грэхем мягко, но решительно потянул Кэрол в комнату. Захлопнув дверь, он спросил ее, стараясь сдерживать гнев:

— Ты где была?

— Это допрос?

— Я хочу знать.

— У тебя нет такого права.

Она говорила с ним резко, но в то же время боялась смотреть в глаза. Он грузно опустился в кресло. Потребовалось несколько минут, пока он раскурил трубку. Выпустив облако густого дыма, он спокойно произнес:

— Кэрол… Я меньше, чем кто бы то ни было, стремлюсь подчинить женщину, которую люблю. Но поскольку мы живем вместе, я считаю естественным, чтобы один знал, куда ходит другой.

— Я не буду спрашивать у тебя письменного разрешения чтобы выйти! — закричала она.

Казалось, Кэрол была готова раздуть конфликт. В руках она держала недельный выпуск газеты «Чикаго Трибьюн», который в порыве злости бросила на пол, и страницы в беспорядке разлетелись.

— Это невыносимо! — она ринулась из комнаты, но в одном шаге от двери вдруг остановилась, застыла на месте, не собираясь ни выходить, ни возвращаться назад, словно повинуясь той необъяснимой прочной связи, которая появляется между супругами, прожившими вместе достаточное время. Она продолжала стоять неподвижно, словно ждала его или звала. Он, получив знак, бросился к ней, взял за плечи, развернул к себе, обнял и прошептал:

— Кэрол… Что с тобой?

Она не ответила. Он начал жадно целовать ее, пока не почувствовал, что тело ее стало податливым, что она сдалась. Он мягко подтолкнул ее к кровати и вдруг заметил, что ее лицо мокро от слез.

— Что случилось? — спросил он с тревогой.

Кэрол отстранилась от него и присела на край кровати. Она сделала неимоверное усилие, чтобы совладать с собой, но в конце концов не справилась с эмоциями и разрыдалась.

— Я ходила на собеседование, — начала она всхлипывая. — Я решила, что расскажу, если только получу работу. Хватит тебе уже расстраиваться из-за меня!

Он взял ее руки, притянул их к себе и стал целовать. Ее голос звучал мелодично, как будто шел из глубины печали:

— Работодатель оказался свиньей. Как только увидел меня… увидел, что я черная, сказал, что собеседование окончено… сказал, что перезвонит… Я говорила, что работала секретарем несколько лет и что у меня есть рекомендации, но он показал мне рукой на дверь, как прислуге!

Тишина была абсолютной. Она спрятала голову у него на груди и снова заплакала:

— Джон! Это такое унижение!

Уважение на грани почитания, которым пользовался профессор Денис Бейкер, имело ряд оснований: сила личности, порядочность и преданность науке. К своим ученикам и коллегам он относился справедливо и с любовью. Кроме того, он имел простую суровую внешность, а свое молчание прерывал только по необходимости, чтобы сказать нечто разумное. Но самое главное — его научные достижения. Денис характеризовал самого себя как «клеточного фотографа». В этих двух словах заключалась та напряженная работа, которую он вел сорок лет ради того, чтобы поднять фотографирование клеток, считавшееся вспомогательным методом научного исследования, до статуса самостоятельной науки со своими принципами и инструментами. Бейкер запатентовал новые методы и технологии фотографирования клеток. С годами его научные исследования стали столь многочисленны, что на конференциях создавали настоящую проблему: для их перечня требовалось гораздо больше печатного места, чем для работ любого другого ученого. Университетские публикации по гистологии не обходились без заимствования у Бейкера снимков клеток.

Работал он вдохновенно, как художник: сначала его мучила неясная мысль, которая не давала покоя и лишала сна, потом приходила хрупкая идея, которую он проверял и испытывал, пока она окончательно не созревала у него в голове, затем он проводил недели, экспериментируя с клетками, настраивая освещение и пробуя различную резкость микроскопа, пока наконец его не озаряло. Ему становилось отчетливо ясно, что необходимо делать, и он с воодушевлением принимался фотографировать, что-то записывать и печатать.

Кроме того, Бейкер считался величайшим лектором в истории Иллинойского университета. Его лекции о тканях организма были глубоки по содержанию и доступны по форме. Администрация университета записала их на компакт-диски и продала тысячи копий. Но несмотря на все свои достижения Бейкер, как большинство творческих людей, не был лишен страха ошибиться или продемонстрировать бессилие. Иногда у него возникали черные мысли, и он задавался вопросом: а важно ли то, чем он занимается? Те, кто работал с ним, хорошо знали тревогу, охватывающую его каждый раз перед лекцией, как актера перед выходом на сцену. Как только лекция заканчивалась, он спрашивал одного из своих ассистентов:

— Тебе не кажется, что я сегодня неясно излагал предмет?

И если ассистент тут же не пускался горячо это отрицать и доказывать обратное, Бейкер качал головой и печально повторял:

— В следующий раз я постараюсь прочитать лучше…

В снежную трескучую ветреную чикагскую зиму старик Бейкер часто просыпался в четыре часа утра. Умывался, надевал теплую одежду, перчатки и шапку с ушами, как солдат, отправляющийся на фронт. В пять он уже сидел в вагоне метро вместе с дворниками и подгулявшими посетителями ночных клубов, терпя эту муку по доброй воле — только так с точностью до минуты он мог проконтролировать образцы клеток в расчетное время. Так Денис Бейкер шел к славе день за днем с трудолюбием муравья и отрешенностью монаха, пока не превратился в легенду. Уже несколько лет в Иллинойсе не умолкали разговоры о том, что он может в любое время удостоиться Нобелевской премии. В момент одного из своих просветлений Джон Грэхем прокомментировал это так: «Великая западная цивилизация возникла благодаря преданным науке ученым, таким как Денис Бейкер, однако капиталистический режим превратил их бесценное творчество в инструменты производства и коммерческие предприятия, приносящие миллионы долларов необразованным коррумпированным богачам, таким как Джордж Буш и Дик Чейни!»