– Что теперь?

Наверное, более идиотский вопрос придумать сложно, особенно в сложившихся обстоятельствах. Додумать, что было более идиотским – мой вопрос или согласие позволить себя связать, не успела: ящик комода громыхнул так, что я подпрыгнула и обернулась через плечо.

Орман с каменным лицом сжимал в руках веревку.

Причем держал ее так, словно не связывать меня собирался, а душить. Пальцы сомкнулись вокруг витой змеи с силой растягивая в стороны. Каким чудом она не разлетелась лохмотьями, непонятно.

– Ложитесь, мисс Руа, – голос его звучал хрипло. Так хрипло, что у меня перехватило дыхание.

Я зажмурилась. И шагнула к кровати.

Темно-зеленый атлас напоминал густой цвет изумруда на черном бархате. Прохладный и гладкий, он небрежной лаской коснулся напряженной спины. От этого прикосновения по телу прошла дрожь, которая только усилилась, когда Орман опустился на край кровати рядом со мной. Подавив малодушное желание зажмуриться, лишь сильнее сдвинула колени и обхватила себя руками, прикрывая грудь. Вздрогнула, когда краешек веревки скользнул по сгибу локтя, а следом по животу.

– Прекратите это, – выдохнула я. – Немедленно.

– Прекратить? – В радужке вспыхнули золотые искры. – Уверена, что ты этого хочешь, Шарлотта?

От низкого голоса, а может, от бессовестно-откровенного взгляда, повторяющего движение веревки, я снова вспыхнула. Вся.

– Уверена. Хочу, чтобы все это поскорее закончилось, – вложила в голос столько холода, сколько во мне набралось за всю жизнь. Вздернула подбородок, возвращая ему жесткий взгляд. – Надеюсь, так и случится.

Золото искр растаяло.

– Надежда – опасная штука, мисс Руа, и зачастую приводит к ненужным разочарованиям. – Сейчас его тон ничем не напоминал звучавший несколько мгновений назад, слова крошились между плотно сжатых губ с ледяным хрустом. – Руки наверх.

– Что?

– Поднимите руки над головой.

Мысленно содрогнувшись, заставила себя отлепить ладони от груди. На моих глазах веревка разделилась на две части, точнее, их оказалось две. Одна покороче, другая подлиннее, если так можно выразиться о свернувшихся кольцами змеях.

Орман подался вперед, стягивая мои запястья. Я избегала на него смотреть, но не смотреть на мужчину, который оплетает веревками твои руки, достаточно сложно. Поэтому уставилась ему в плечо: туда, где кромка жилета вонзается в рукав рубашки. Орман почти меня не касался, только веревкой. Удивительно мягкой, несмотря на плотные путы, слегка давящие на кожу.

– Сожмите ладонь. – Затянутые в перчатку пальцы скользнули по моим.

Я подчинилась, слегка обхватив его пальцы ладонью.

– Можете отпускать. Скажете, если будет неприятно.

– Мне не больно. – Судорожно вздохнула и облизнула пересохшие губы.

– Больно и неприятно – разные вещи. Впрочем, если будет больно, скажете тоже. – Он внимательно посмотрел на меня. – Хотите пить?

– Нет.

Неприятно действительно не было, и больно тоже, а как было… Я вдруг отчетливо поняла, что скольжение перчаток по ладони вызывает странное, дикое чувство – продлить это прикосновение. Возможно, поэтому слишком поспешно разомкнула руку.

Он коснулся второй веревки, а она коснулась меня. Движение по плечам, по спине, плотные стяжки узлов, ложащиеся на кожу. Кожу, которая снова и снова вспыхивала огнем, когда ее касалась шероховатая поверхность или перчатки. Вздрогнула, почувствовав, как веревка обхватывает грудь. Переплетаясь и стягиваясь в узор на границе соединения ребер.

В следующий миг его пальцы коснулись кожи, когда он потянул веревку в стороны.

– Что вы делаете? – Теперь уже мой голос звучал так, словно я напилась холодного лимонада.

– Проверяю узел.

Осознав, что вот уже несколько минут всматриваюсь в стягивающие меня путы, моргнула. Перевела растерянный взгляд на Ормана, но он на меня не смотрел. В густых, зачесанных назад волосах, просвечивала серебряная прядь. Впрочем, серебряная – это сказано сильно, она напоминала впитавшийся в волосы иней, растопить который не способно даже самое яркое солнце.

Странное желание прикоснуться, чтобы почувствовать ее холод, списала на временное помешательство. Равно как и желание потянуться за его рукой, чтобы почувствовать совсем другое прикосновение. Скольжение не веревки, а его пальцев – без перчаток, как во сне. Снова ощутить на своих плечах этот жар, от которого все внутри сжимается… так бессовестно-сладко. Впрочем, жара и так было достаточно: чем ниже опускались путы, тем сильнее полыхало лицо. Так, что маска только чудом не стекала по щекам на постель.

– Вы что, собираетесь меня стреножить? – поинтересовалась язвительно, когда веревка легла на бедро.

– Вы же сами сказали, что вы не лошадь. – Это прозвучало бесстрастно. – Не дергайтесь, мисс Руа.

– Я и не собира-а-а-ах… – Плотный узел скользнул между ног, и по венам плеснул огонь. На миг я утратила дар речи, дыхание вернулось с бешеным ударом сердца, отозвавшимся в висках. Выдох вышел прерывистым, больше похожим на стон.

– Вы что творите?! – процедила я.

– Заканчиваю узор.

Орман затянул очередной узел и отступил. Взгляд – сосредоточенный и хищный, снова скользил по нахлесту веревок: с тем же успехом он и правда мог оценивать лошадь или готовую картину. От осознания этого, от осознания собственных мыслей и ощущений захотелось провалиться сквозь кровать. На первый этаж и ниже, куда-нибудь очень глубоко. Вместо этого я судорожно вздохнула и отвернулась.

На темно-зеленом атласе волосы полыхали огнем, но хуже всего было то, что огнем полыхала я. От кончиков пальцев ног до макушки, томительная тяжесть собиралась в самом низу живота. Незнакомая, острая, от которой хотелось тянуться за прикосновением веревки, сильнее вжиматься в нее, чтобы снова почувствовать то же, что и минуту назад.

Скрежет ножек по полу: Орман подвинул стул к мольберту.

Ощущение беззащитности и бесстыдной, раскрытой позы заставляло сгорать от стыда. По телу волнами прокатывалось тепло, хотя пасть камина оставалась темной. Оплетающие меня путы почти не стесняли движений (разве что руки были надежно «прикованы» друг к другу), но я все равно замерла. Там, где узел легко касался чувствительной точки, рождалось сладкое и бессовестное желание, заставившее до боли закусить губу.

Попыталась отрешиться от охвативших меня чувств: сглотнула и закрыла глаза, но стало только хуже. В тишине мое участившиеся дыхание и биение пульса сливались с шорохом графита. Звучащим сильнее и яростнее, чем мне когда-либо доводилось слышать. Там, где тела касалась веревка, словно протянули огненные нити. Нити, не причиняющие боли, легко покусывающие кожу узлы, заставляющие желать этих непристойных ласк, как ничего и никогда раньше. Как… как я могу этого хотеть? Почему так откровенно отзываюсь на каждое едва уловимое движение, словно вся состою только из ощущений?