Через месяц Лиза забеременела. Она почти не сомневалась, что носит двойню, а когда врачи подтвердили, то безмерно обрадовалась, а уж про Этьена и говорить нечего – он летал от счастья.

Беременность протекала спокойно, неожиданно прибавились силы, вернулись звуки и запахи. Как некоторые будущие мамы готовят деткам приданое, Лиза подготовила небольшую концертную программу из детских пьес Чайковского, Шумана, Прокофьева. Ее выступление в «Эколь Нормаль» прошло с оглушительным успехом, особенно удался прокофьевский цикл. Музыкальный журнал рекламировал программу в духе американских шоу: «Выдающаяся пианистка играет детскую музыку так, как будто обращается к тому, кого носит под своим сердцем. Они вдвоем на сцене, они – дуэт, они – одно целое. Мастерство пианистки – доказательство совсем не очевидной для многих музыкантов истины, что простую музыку интерпретировать не легче, чем сложную. Именно тут раскрывается высочайший уровень музыкальной чуткости и высочайшего профессионализма. А ко всему сказанному хочется добавить, что госпожа де Байе удивительно прекрасна в нынешнем положении. Так что те, кто больше привык смотреть, чем слушать, будут тоже очень довольны».

Лиза читала отзывы, кривилась, порой посмеивалась, особенно в тех местах, где речь шла о дуэте. Только она и Этьен знали, что за роялем на самом деле сидит целое трио. Никаких признаков депрессии теперь у Лизы не было и в помине. Она понимала, что помогли ей в этом дети, которые все сильнее колотили изнутри, стараясь выскочить из нее до положенного срока. Последние два месяца Лиза пролежала в больнице, почти не вставая. Угроза преждевременных родов заставила прекратить репетиции и концерты, но Лиза совсем не сокрушалась по этому поводу. Она читала много книг по теории музыки и композиции. Увлеклась идеями исторического развития гармонии по единому принципу, рекуррентными математическими рядами, числами Фибоначчи и начала потихоньку сочинять музыку. Проиграть написанное не было возможности, но внутренний слух не подводил. Очень хотелось поскорее вернуться домой, чтобы сесть к роялю.

Наконец это случилось, и драгоценные чада мужского и женского пола, названные Полем и Анной, теперь лежали в колыбельке, придвинутой к роялю. Конечно, они были в точности такими, какими показала их душа. По всему было видно, что Анна собирается стать сероглазой блондинкой с властным характером, а Поль – жгучим брюнетом и покладистым весельчаком. У Лизы после рождения детей с лица не сходило выражение детского удивления – неужели это все мне? Эти потрясающие живые игрушки теперь мои? Она не отходила от детей и старалась все делать сама, оставляя няньке минимум обязанностей. Между кормлениями успевала и разыграться, и доучить недоделанное прежде, но все больше ее увлекало сочинительство. «Музыкальные» дети сладко спали при любой динамике звука – от едва прослушивающегося пианиссимо до громового форте.

Одуревший от радости Этьен носился по магазинам, задаривая Лизу подарками и заваливая игрушками детскую комнату. Он не сразу заметил, что повсюду валяются исписанные нотные листы, а когда подобрал и попробовал проиграть, партитуры оказались не по зубам бывшему слабенькому пианисту. Неужели это ее музыка? Наворотила-то как – ритм заковыристый, гармонии сложные! Попросить бы сыграть. Но Лиза отнекивалась, загадочно намекая на какую-то поговорку про «полработы», хорошо известную на ее родине. В общем, потом, когда закончит, конечно, сыграет.

Прослушивание первого Лизиного опуса состоялось в узком семейном кругу. Полугодовалые Поль и Анна тихо лежали в колясках, собаки – рядом на ковре, кошки развалились на диванах. Все остались довольны. Никто не скулил, не выл и не хныкал, только Этьен в конце представления прослезился. Он, как однажды его знаменитый родственник, встал перед Лизой на колено и поцеловал руку.

– Дорогая, это серьезно. Это хорошо и неожиданно. Давай, если не возражаешь, покажем дяде.

– Думаешь, это не стыдно показать? – неуверенно, но с плохо скрываемой надеждой в голосе спросила Лиза. – То есть ты считаешь, что все это не дилетантство. Конечно, мне нужен его совет, а может быть, уже пора стать его студенткой. Раньше, когда он слушал мои импровизации и предлагал взять класс композиции, сочинительство казалось дремучим, непроходимым лесом. Теперь мне что-то открылось – я нашла тропинку и вижу, что все стройно и разумно. Я сама – тот закон, по которому высаживаю этот лес. Тогда у Йах… в общем, не важно где, я увидела дивный мир, где звуки, как растения, живут вокруг.

– Ты про того шамана? – переспросил Этьен.

Лиза встала из-за рояля, подошла к заснувшим в коляске детям, поцеловала их и подняла на Этьена веселые глаза.

– Да, про того самого. Если бы он не удержал меня, я бы могла умереть. Но, как видишь, он вылечил меня капитально.

Этьен не понял, о чем говорит Лиза, и попытался уточнить, но она прервала его.

– Давай о другом…

Лиза опустилась на ковер у камина и пригласила Этьена сделать то же самое. Между ними лежал их новый питомец – лохматый сенбернар Рой, они почесывали ему спину, путаясь и встречаясь пальцами в его густой и мягкой шерсти.

Лиза смотрела на огонь. Ее глаза отражали всполохи пламени. Этьен тонул в них, поражаясь тому, как похожи они на темные вишни. Лиза что-то возбужденно говорила, и он заставил себя сосредоточиться.

– Музыка рождается где-то у горла, – провела Лиза ладонью по шее, – точнее – между ухом и горлом, потом растекается по всему телу и отрывает тебя от земли. И сразу – легкость, эйфория, счастье и несчастье одновременно. Взлетаешь и падаешь. Потом стоишь в пустоте, где нет времени, потому что наступила тишина. И понимаешь, что это смерть. Смерть – это абсолютная тишина. Но именно тишина рождает звук. Он возникает, как иголочный укол, и тянет за собой звучащий лес. Удивительное состояние. Мне кажется, – Лиза посмотрела в прозрачные сияющие глаза мужа, – мы сами, когда творим и любим, и есть то, что называем Богом. Только не смейся…

Этьен, театрально насупившись, скорчил серьезную физиономию и сразу стал похож на своего знаменитого дядьку.

– Я весь внимание, моя до-гх-огая ученица, – произнес он, картавя как маэстро.

Лиза замахала руками и захохотала.

– Да ну тебя! Весь пафос поломал.

– А ты без пафоса, попроще как-нибудь, мы в консерваториях не обучались, вернее, пробовали, но вовремя одумались…

– При чем тут консерватория? Творить – это не только искусство с его поиском звука, слова или формы. Пироги печь и крестиком вышивать – тоже творение, и строить, и вычислять, даже деньги делать. Из ничего возникает нечто – из пустоты звук, из ноля единица. Сотворение, понимаешь? Со-творение! Ты творишь вместе с НИМ! Это блаженство, а знаешь, почему блаженство? Потому, что творишь самозабвенно! То есть забывая о себе. Человек в момент творения забывает себя, но обретает ЕГО! А любовь… Вот уж где самозабвение и расстворение себя в другом! А при этом какой кайф! Пути разные, но все об одном. Человек хочет быть счастливым, а как? Да очень просто: твори и люби, отдавай себя, забудь о своем ненасытном эго. Ты замечал, как в самой малюсенькой капельке отражается солнце? Оно громадное, но помещается в ней целиком. И мы такие же отражения того, кто творит и любит.