Беденко ждал меня в квартире. Он немного успокоился. С ним мы позже поужинали в кофейне «Махно» – она единственная работала в это время. Нам подали какую-то ерунду, сосиски с переперченной капустой – за них платили чудовищно толстыми пачками донских кредиток, и на вкус они тоже были как бумага. Беденко махнул официанту, и нам притащили на подносе тяжелые, как гиря, кружки с пивом. Я почти не пил, Беденко тоже отставил свою кружку в сторону так неудобно, что то и дело задевал ее.

– Всегда беру кружку не с той стороны, хоть и не так уж сподручно. Сейчас ведь, думаю, на кухне даже не сполоснут их. Неприятно пить там, где мог касаться чужой рот, брезгую, – объяснил он, когда я в очередной раз подвинул кружки, чтобы не полетели на пол. – Моя леворукость мне других и не причиняет неудобств, на бильярде вот только неудобно…

Он продолжал говорить, я не слушал. Хоть выпито было немного, но в голове вставал туман, еще и от усталости. К тому же мне показалось, что один из спекулянтов, у которых здесь был, видимо, клуб, брюнет с крупным носом, по виду константинопольский грек, зачем-то долго и слишком уж пристально разглядывает нас. Это было неприятно. Я уже привстал, чтобы подойти и поинтересоваться, не хочет ли он что-нибудь спросить. Но Беденко неверно понял меня, замахал руками, сам куда-то ушел, а вернулся с бутылкой коньяка. Коньяк и кавказские известные вина здесь отпускали широко. Он уговаривал выпить с ним. Я немного выпил, но песок в глазах никуда не делся, и, не поддаваясь на его уговоры, я вернулся к себе. Беденко очень раздраженно распрощался и сразу же заперся в своей комнате. Наши казаки остались в комендатуре.

Казалось, все было кончено. Хоть мир вокруг засасывало в какую-то удивительную воронку, как во время шторма, все-таки это первое полностью мое дело я довел до конца. Завтра Беденко и бумаги благополучно уедут. Убийца моих товарищей, убийца ЛК найден. Судьба его неясна, но по крайней мере он больше не на свободе. Порядок. Порядок…

Но мысли мои в порядке не были. Ничего не сходилось, а больше всего не сходился с этой историей сам Чекилев. Яд? Сложная схема с отсроченным заражением туберкулином? В его ли это духе? Он военный, вряд ли стал бы опасаться идти один, рискнул бы. Несколько выстрелов в удобный момент где-нибудь в степи или удар по голове – и ищи его с портфелем. Мог и взять хитростью, казаки считали его своим в большей степени, чем нас, это точно. Он долго был в Германии, это, безусловно, бросает на него подозрение. Но ведь он никогда не скрывал этого. Да и химии не было среди его занятий. Мог врать? Мог. Но врал ли? В романах про сыщиков героя то и дело настигали гениальные озарения, тоскливо подумал я.

От всех этих мыслей мне стало казаться, что я лежу не на тощем матрасе, а на колючих, торчащих отовсюду вопросах. Сдавшись, я зажег свет и, приоткрыв дверь – впустить немного воздуха, – заметил полосу света под дверью Беденко. Он тоже не спал. И вообще, подходит ли характер Чекилева на роль убийцы или не подходит, это были несерьезные аргументы. Я решил пересмотреть свои записи, постараться еще раз убедить себя в том, что прав и все сделал правильно. Мне не хватало Курнатовского с его опытом, ЛК с его спокойной уверенностью, но я был один и не мог позволить себе ошибиться.

Вот я добрался до смерти Шеховцева в туннеле. Что он пытался сказать мне? Карта. Карта – обозначение места? Немного походив по комнате, я открыл чемоданчик. Фотокарточка. Двойник. В моем саквояже искали что-то небольшое, плоское. Тогда я подумал, что записи. Но если не их? Я достал карточку и найденные крючки вместе с окурком, завернутым в платок. Я чувствовал, мне не хватает нескольких деталей-костей, чтобы ладно собрать скелет этой истории. Вместо нужных мне все время подсовывали негодные птичьи или кости воображаемых вымерших чудовищ. Подсовывал умный, осторожный человек. Именно такой, который мог отравить и ждать, наблюдать, как человек медленно, харкая кровью, гибнет на его глазах. Расчетливый, который мог нанести один резкий удар, когда это будет нужно. Такой человек не растеряет улики на месте преступления. Он не оставит следов. Он позаботился даже заменить бритву в багаже ЛК.

Я снова взял в руки карточку – она была важна, это ясно. Ровный ряд, рука… не за что зацепиться. Одинаково истовые, напряженные, как всегда бывает на официальных фото, лица. И вдруг от ужаса мне стало холодно в затылке. Я увидел то, что было прямо перед моим глупым носом с самого начала. Я искал отличие, а нужно было смотреть на одинаковость. Вот оно – ровный ряд, и Беденко стоял, уверенно заложив большой палец правой (правой!) руки за отворот пиджака. И хорошо была видна цепочка от часов в кармане жилета слева. Никакой он не левша, черт, обманул нас. Но зачем, зачем?..

Беденко, настоящий Беденко-чиновник, был, видимо, мертв. И он был левшой – заметная примета. Двойнику пришлось симулировать. Эти осторожные движения, неторопливость – просто думал перед каждым жестом! А тут – разговор в ставке, фото. А ведь ему вряд ли нужно, чтобы осталась его фотокарточка! Да и был ли разговор в ставке? Меня не было рядом, секретарь не кивнул ему. А Беденко повернулся спиной. И бумаги, все объяснения у коменданта писал я. Ну, конечно, тогда бы он явно выдал себя. Как вот сейчас, в кофейне. И ведь он спаивал меня! Доппельгангер, двойник. И Шеховцев знал, знал, точно знал это… Он хвастался знакомством, но не близким наверняка. И чем чаще Матвей видел двойника, тем больше сомневался. «Сочинение господина Достоевского, Егор. Про чиновника Голядкина». Я вспомнил, о чем оно – главы печатались в журнале, который выписывал Эберг. Шеховцев хотел поделиться сомнениями, он как мог быстро пробирался в голову колонны, где шли офицеры. И вот он мертв.

Штрихи карандаша собирают из хаоса черточек и линий одну фигуру. Человека, «упалого зверя», который провернул невероятно дерзкий и циничный план, где людей двигали как пешек. План был очевидно такой – попасть в отряд и под его прикрытием и защитой спокойно пройти через все спорные, занятые то нашими, то красными войсками, территории. И уже пройдя их, в какой-то удобной точке просто изъять портфель. Бояться ему было нечего, ведь его никто не подозревал. Более того, его даже охраняли, как всех членов отряда, и портфель все время был под его присмотром.

В комнату зашла громадная черная тень элеватора и сразу же за ней – красные лучи. Рассвет. Я бросился в комнату Беденко. Свет горит, но комната пуста. На кровати – темная куча вещей. Ушел? Надолго? Куда? Порывшись в вещах, я быстро нашел складной германский нож. Вот оно, то странное, узкое, очень острое, как скальпель, лезвие. То, которым отрезали пальцы телеграфисту. Но где сам лже-Беденко?

Бегу вниз, к коменданту через улицы. Истерично гудят пароходы. Раздраженный комендант говорит со мной, быстро собирая какие-то папки, коробки. Комната полна дыма, в топке высокой печи корчатся коленкоровые толстые переплеты, листы.

– Он приходил ко мне. Был очень настойчив. Я отдал портфель. Может, я поступил неверно? Но сейчас важнее всего порядок. Земля уходит из-под ног, – неожиданно добавил он.