— Вчера ночью там подстрелили троих, — сообщала она.

— Окей, — он сворачивал тему. С преступлениями уже все понятно, а какой сегодня у Ромы был аппетит?

Через неделю опять появлялась огнестрельная новость, и она принималась накручивать диск.

— Ты знаешь такую улицу Гранд?

— Это тоже рядом со мной, там еще детский сад и дети все время играют. Ты можешь Ромку туда приводить…

— Сегодня днем там убили белого мужика твоего возраста и даже роста, хотели ограбить, а он недооценил ситуацию и не отдал им кошелек. Развозил пиццу…

— Ну зачем ты мне звонишь? — вскипал муж. — Что мне теперь, бросить бизнес, который нас кормит? Тебя послушать, так тут сплошная стрельба!

— Но я боюсь за тебя, — пыталась она оправдаться.

— Ну и что? — повышал голос он. — Ты думаешь, мне хочется знать о всей этой кровище? Или, может быть, тогда сразу лечь в гроб? Перестань мусолить всякую ерунду!

Но она никак не могла побороть в себе этой привычки. Почти каждый день электронно принесенные новости напоминали, что в различных кармашках и прибедненных, приблатненных подворотничках города, как вши, заводились конфликты, и их участникам был известен единственный способ, как их разрешить.

Растерявшиеся от здоровых спортивных забегов и запаренного дыханья Америки, прибывшие из Мексики нелегальные иммигранты (их занятием в США становились стирка, стройка и ночная стрельба) сбивались в криминальные стайки, пытаясь обрести в этой спонтанной сплоченности чувство семьи.

Атрофирующиеся афро-американцы, переняв у белых презрение к черному эпителию, регулярно отправляли «бразас» и «ниггас» в небесное белое марево — на тот свет.

Жертвами огнестрела часто становились подростки: их вылавливали у пивных баров, на баскетбольной площадке, идущих за велферским чеком, чекушкой, за промтоварами по просьбе обкуренной матери, возвращающихся с похорон.

На похороны шли в тишотках с портретом ушедшего, с большим букетом цветов и плюшевым мишкой, с пистолетом за пазухой, с полной обоймой, со слезами в глазах.

Имена: Аркелилиус, Траванте и Тиранни.

Данте.

Джуэлл.

Деонте.

Дерол.

Сражены наповал в прошлый вторник.

Тело Деонте упало на порог небольшой церкви, где проводили богослужение.

Джуэлл ехал на велосипеде и завалился — неподалеку готовили барбекю.

Данте убили просто, чтобы повысить гангстерский статус.

Тиранни был сражен шальной пулей и смог проехать квартал, но затем потерял много крови, скончался. Его машина въехала на тротуар и подмяла под себя оказавшегося там малыша.

Аркелилиус только что поступил в колледж, чтобы выучиться на автомеханика, но его приняли за Арчи Симмонса и забили палками и бейсбольными битами.

Младший брат поклялся за него отомстить и неумело ранил сразу нескольких человек, в числе которых была не достигшая шестнадцати лет, но уже готовящаяся стать мамой соседка.

Убивали из-за шикарного, широкоэкранного ноутбука или мелкой мятой банкноты; из-за того, что замешкался с кошельком, выуживая из него фото сентиментального свойства; из-за пустяка, перехваченной у кого-то парковки, для поддержания паритета; из-за высокомерного взгляда, приняв за кого-то другого, просто потому, что твой путь пересекся с траекторией пули (шел в такерию) или потому, что, спеша в такерию, увидел то, что не предназначалось глазам.

Газеты бросались на подобные новости.

Редакторы создавали контраст между жалобно глядящим подростком в желтом «джерси» на снимке и жестокостью смерти (прострелили голову, когда гонял у дома на велике, вокруг стояли и похвалялись сверхдецибельными динамиками в машине дебилы-свидетели, но, опасаясь мести местных убийц, в полицию никто не пошел).

Журналисты создавали контраст между закономерностью смерти (вечный велфер, плачевное детство убийцы, опасный район) и случайностью мимо проскальзывающих, пробегающих, проезжающих жертв (никогда не наведывался на привычные к выстрелам выселки и вдруг случайно там очутился… не поднимал руку на муху, никого не брал на мушку, блестящий баскетболист, фантастический футболист — и вдруг такой краткий, такой кровавый конец!).

Газеты, периодически теряя покупателей нарратива (как гангстеры — покупателей наркоты), заманивали читателей мощным «сеансом» — сенсационностью — и посему сообщения об авариях и перестрелках шли одно за другим:

в Оклэнде убит тридцатилетний мужчина, мотив неизвестен;

в автомашине в Хэйварде найдено тело бомжа;

Ричмонд: в критическом состоянии находится жертва неудавшегося огнестрельного покушения, ехавшая в автомобиле с новорожденным сыном; младенец скончался от полученных травм;

студент, мечтавший перенять мастерство у матерого волка, вызвался отвезти кумира на интервью, не заметил проезжающую мимо машину — и лауреат премии Пулицер, знаменитый журналист и писатель, погиб.

* * *

Она вглядывалась в лица убитых, читала взволнованные речи расплывшихся от слез и дешевой еды матерей, изучала показания худосочных убийц.

Смерть подбиралась все ближе.

Сообщения о бандитах и жертвах, входившие в ее дом вместе с намагничивающим напасти и несчастья Инетом, казались более осязаемыми, чем отец.

Чем тепло, исходящее от близкого любящего человека…

Газеты стремились ее напугать, подбираясь все ближе и демонстрируя, что страх и распад находятся в смежном квартале, в почти идентичном зипкоде, в соседнем, до этого достаточно спокойном, дворе.

Близкий человек, отдаляясь, неделями не звонил…

Газеты думали про нее и размещали ориентированные на нее устрашающие сообщения.

Отцу было нечего ей сказать, и, когда она отваживалась поднять телефонную трубку и набрать его номер, он незамедлительно подзывал мать (которую вызвал из Питера через год после приезда в Америку…).

Газеты были осведомлены о ее слабых местах (вера в судьбу, слова, нежность); они знали, что ее беспокоит собственный вес (вот худия, африканская травка, а вот реклама брюк, утончающих силуэт), безопасность (реклама видеокамер, омолодительных средств, английских замков), что она взыщет взаимности (вот история юной певицы и когда-то на весь свет звучавшего дряхлого блюзмена, проезжавшего мимо ее студии, услышавшего ее голос в радиопередаче и сразу набравшего ее номер — из этого совпадения родилась совместная музыка, несколько клипов и мальчик-мулат).

Отец понятия не имел ни о ее мечтах, ни о чувствах…

Газеты кричали аршинными заголовками, выстреливали репортажами о перестрелках, наезжали печатным узором шин и типографским способом набранных строк, рассказывая об очередной катастрофе. Разили ее наповал рассказами о незаслуженном неожиданном счастье; о перебоях сердца судьбы; о вечной верности случайного друга; о посаженных на могилах, о брошенных в море цветах и венках.