Тогда-то Собрание в первый раз хотело приостановить декретом все усиливающуюся эмиграцию, но издать такой декрет было почти невозможно. Наказывать тех, которые покидали королевство, значило бы нарушать основные начала свободы, определенные Декларацией прав человека. Ничего не делать против эмиграции — значило бы подвергать Францию опасности, так как дворяне уезжали с надеждой насильно ею завладеть потом. В Собрании, за исключением партии, сочувствовавшей эмиграции, одни видели в ней только право, а другие только опасность и, сообразно своей точке зрения, были за или против карательных мер. Далее, требовавшие принятия подобных мер желали, чтобы они не были суровыми; действительными же могли быть меры только подобного рода, и, к счастью, Собрание отступило перед ними. По предложенному, но не принятому закону беглец приговором комитета из трех членов мог быть присужден к гражданской смерти и конфискации имущества. „Дрожь, пробежавшая по Собранию при чтении этого постановления, — сказал Мирабо, — показала, что оно пригодно лишь для законов Дракона, а не может стать рядом с постановлениями Национального собрания Франции. Я заявляю, что буду считать себя освобожденным от всех клятв верности к тем, кто имеет столько позорной смелости назначить диктаторскую комиссию. Народная любовь, к которой я стремлюсь и которой пользуюсь, вовсе не слабый тростник. Я хочу, чтобы она укоренилась на земле на основе справедливости и свободы“. Внешнее положение не было еще настолько тревожным, чтобы следовало ввести подобную меру во имя охраны и безопасности революции.

Мирабо недолго наслаждался народной любовью, в которой он так был уверен. Это заседание было для него последним; через несколько дней его жизнь, истощенная страстями и работой, прервалась. 2 марта 1791 г. его не стало; его смерть была принята как общественное несчастье. Весь Париж провожал его гроб, Франция носила по нему траур, и его останки были погребены в здании, посвященном „благодарной нацией своим великим людям“. Ни в могуществе, ни в любви народа у Мирабо не было преемников; после его смерти часто во время дебатов взгляды всего Собрания обращались туда, откуда слышалась прежде властная речь, оканчивавшая всякие споры. Мирабо умер вовремя — он помог революции своей смелостью во время тяжких испытаний ее и своим могучим умом после ее победы. В его голове гнездились глубокие планы; он хотел укрепить трон и упрочить революцию — две вещи, в подобное время совершенно несовместимые. Королевская власть, если бы он сделал ее независимой, непременно захотела бы подчинить себе революцию, революция в случае победы не могла не поглотить власть короля. По-видимому, совершенно невозможно претворить старую власть в новое политическое устройство; может быть, революции нужно время, чтобы стать законной, а трон затем в обновленном виде должен приобрести интерес новизны, свойственный всякому новому установлению.

Начиная с 5 и 6 октября 1789 г., вплоть до апреля 1791 г., Национальное собрание продолжало переустройство Франции; двор изощрялся в мелких интригах и в планах о бегстве, привилегированные классы искали новых средств могущества, так как все прежние привилегии были у них отняты. Они отыскивали всевозможные предлоги для смуты и пользовались ими, чтобы напасть на новый порядок и восстановить старый при помощи анархии. При уничтожении провинции они взывали к сословиям, после образования департаментов сделали попытку произвести новые выборы депутатов; когда истек срок депутатских полномочий, они требовали роспуска Собрания; после введения нового военного закона — склоняли офицеров к измене, но, видя, что все эти средства не приводят ни к чему, дворянство стало уезжать из страны, чтобы поднять Европу против революции. В свою очередь духовенство, недовольное потерей своего имущества и преобразованиями церкви, вело усиленную пропаганду с целью поднять народ на борьбу против нового порядка. Итак, все это время партии все более разъединялись, и классы, враждебные революции, подготовляли гражданскую и внешнюю войны.

Политика Европы перед Французской революцией, система союзов, принятая различными государствами. — Общая коалиция против революции; мотивы каждого государства. — Конференция в Мантуе и ее декларация. — Бегство в Варенн; арест короля, отстранение его от престола. — Республиканская партия впервые отделяется от конституционной монархической партии. — Эта последняя восстановляет короля. — Пильницкая декларация. — Король принимает конституцию. — Конец Учредительного собрания; его значение.

Французской революции предстояло изменить европейскую политику; она должна была покончить с войнами государей между собой и положить начало войнам государей с их народами. Эта последняя борьба началась бы гораздо позже, если бы ее возникновение не ускорили сами государи. Желая подавить революцию, они расширили пределы ее распространения; нападая на нее, они неизбежно должны были сделать ее победоносной. Политическая система, управлявшая Европой, пришла к концу. Жизнь многих государств, бывшая при феодальном правлении совершенно внутренней, при монархическом стала значительно более внешней. Первая из этих эпох закончилась почти в одно время для всех великих европейских наций. Тогда короли, так долго находившиеся в постоянной борьбе со своими вассалами, ибо они с ними были в постоянном соприкосновении, встретились друг с другом на границах своих государств и стали вести войны между собой. Так как ничье преобладание, ни Карла V, ни Людовика XIV, не могло сделаться всемирным, ибо против сильнейшего всегда образовывалась лига из более слабых, то после ряда превратностей различного рода господств и союзов установилось что-то вроде европейского равновесия. Для того, чтобы правильно оценить последующие события, небесполезно рассмотреть, в чем это равновесие состояло перед революцией.

Австрия, Англия и Франция, начиная с Вестфальского мира и до второй половины XVIII ст., были тремя наиболее могущественными государствами Европы. Выгода соединяла первые два государства против третьего. Австрии приходилось опасаться Франции в Голландии; Англия боялась ее на море. Соперничество во власти или в торговле зачастую приводило к схваткам между ними, и все они старались постоянно нанести одно другому ущерб и так или иначе ослабить соперника. Испания, с тех пор как трон ее занял один из Бурбонских принцев, была союзницей Франции против Англии. Впрочем, Испания была уже конченным государством: отброшенная в угол континента, изнемогшая под системой Филиппа II, лишенная вследствие фамильных связей единственного врага, который еще мог заставить ее поддерживать в себе дух, она только на море удерживала за собой кое-что из прежнего своего могущества. Франция, кроме того, имела союзников еще и других на всех, так сказать, флангах Австрии: на севере Швецию, на востоке Польшу и Турцию, на юге Баварию, на западе Пруссию и, наконец, в Италии — Неаполитанское королевство. Все эти государства поневоле должны были стать союзниками Франции, так как она была противницей Австрии, а ее нападений им приходилось постоянно опасаться. Пьемонт, находясь между двумя группами соперничающих государств, смотря по обстоятельствам и имея в виду в каждом отдельном случае свою выгоду, примыкал то к одной стороне, то к другой. Голландия вступала в союз то с Англией, то с Францией в зависимости от того, какая партия — штатгальтера или народная — получила в республике главенство. Швейцария все время оставалась нейтральной.