понедельник, а нас не кормят обедом (поваров с кухни тоже пригнали на линейку, считать), – но мы ничуть не в обиде, мы рады-то как! Всякий удачный побег – это великая радость для арестантов. Как бы ни зверел после этого конвой, как бы ни ужесточался режим, но мы все – именинники! Мы ходим гордо. Мы-то умнее вас, господа псы! Мы-то вот убежали! (И, глядя в глаза начальству, мы все затаённо думаем: хоть бы не поймали! хоть бы не поймали!)

К тому ж – и на работу не вывели, и понедельник прошёл для нас как второй выходной. (Хорошо, что ребята дёрнули не в субботу: учли, что нельзя нам воскресенья портить!)

Но – кто ж они? кто ж они?

В понедельник вечером разносится: это – Георгий Тэнно с Колькой Жданком.

Мы кладём тюрьму выше. Мы уже сделали наддверные перемычки, мы уже замкнули сверху маленькие оконца, мы уже оставляем гнёзда для стропил.

Три дня с побега. Семь. Десять. Пятнадцать.

Нет известий!

Бежали!!

Глава 4

Почему терпели?

Закономерность? – А мог ли так зажать царь? – Кадетско-социалистическая трактовка русской истории. – Солдаты-декабристы. – Ответ Пушкина. – Дело Веры Засулич. – Поражающая нас пустота политических тюрем. – Не давили, а дразнили. – Как преследовали Милюкова. – Ссылка Гиммера. – Убийство Максимовского. – Суд над Лопухиным. Неготовность кодекса. – Слабость тюремного режима. – Как преследовали Ульянова-Ленина. – Действительно ли были суровы к эсерам. – Студенческая забастовка 1901 года. – Бурцев о тюрьмах петербургских и европейских. – Леонид Андреев в тюрьме. – Красин, Радек, Семашко, Парвус. – Литературная энциклопедия на «К». – Как преследовали Крыленку. – Губернатор-революционер. – Печать в годы реакции. – Безопасная смелость ялтинского фотографа. – Ссыльный Гоц ведёт подрывную газету. – А как ссылали Шляпникова? – Отец и сын Зурабовы. – Родственники Тухачевского в СССР. – Родственники Троцкого и Ленина в России. – Лев Толстой и политическая свобода. – Когда о казнях открыто печатают. – 8 месяцев столыпинской «военной юстиции» и чем она была вызвана. – Революционеры не имели времени медлить. – Время столыпинское и время сталинское. – Степени сжатия вещества. – «Отрешиться от благодушия». – Что делает общественное мнение. – У нас образованное общество «ни о чём не догадывалось». – Арестантские протесты – и общественное мнение на воле. – Разодранная рубаха Дзержинского. – Знаменитый карийский эпизод. – И примерив его к нам. – Но и как возросли тюремщики. – Помощь побегам в царское время ничего не стоила. – Нижегородская тюрьма по Горькому. – Свидетельство Ратаева о ссылке и тюрьме. – Слабость секретного сыска в столицах, отсутствие в провинции. – Как покушались Сазонов и Каляев. – С царской ссылки не бежал только ленивый. – Побег и возвращение Улановского. – Побег Парвуса. – Наши мятежи и неготовность общества. – Как раз мы и не терпели.

Среди моих читателей есть такой образованный Историк-Марксист. Долистав в своём мягком креслице до этого места, как мы БУР строили, он снимает очки и похлопывает по странице чем-то плоскеньким, вроде линеечки, и покивывает:

– Вот-вот. Этому я поверю. А то ещё ветерок какой-то революции, черти собачьи. Никакой революции у вас быть не могло, потому что для этого нужна историческая закономерность. А вас вот отобрали несколько тысяч так называемых «политических» – и что же? Лишённые человеческого вида, достоинства, семьи, свободы, одежды, еды, – что же вы? Отчего ж вы не восстали?

– Мы – пайку вырабатывали. Вот – тюрьму строили.

– Это – хорошо. Строить вы и должны были. Это – на пользу народу. Это – единственно-верное решение. Но не называйте же себя революционерами, голубчики! Для революции надо быть связанным с единственно-передовым классом…

– Но ведь мы теперь и были все – рабочие?..

– Эт-то никакой роли не играет. Это – объективная придирка. Что такое за-ко-но-мер-ность, вы представляете?

Да как будто представляю. Честное слово, представляю. Я представляю, что если многомиллионные лагеря стоят сорок лет, – так вот это и есть историческая закономерность. Здесь слишком много миллионов и слишком много лет, чтобы это можно было объяснить капризом Сталина, хитростью Берии, доверчивостью и наивностью руководящей партии, непрерывно освещённой светом Передового Учения. Но этой закономерностью я уж не буду корить моего оппонента. Он мило улыбнётся мне и скажет, что мы в данном случае не об этом говорим, я в сторону ухожу.

А он видит, что я смешался, плохо представляю себе закономерность, и поясняет:

– Революционеры вот взяли и смели царизм метлой. Очень просто. А попробовал бы царь Николка вот так сажать своих революционеров! А попробовал бы он навесить на них номера! А попробовал бы…

– Верно. Он – не пробовал. Он не пробовал, и только потому уцелели те, кто попробовал после него.

– Да и не мог он пробовать! Не мог!

Пожалуй, тоже верно: не только не хотел – не мог.

По принятой кадетской (уж не говорю – социалистической) интерпретации, вся русская история есть череда тираний. Тирания татар. Тирания московских князей. Пять столетий отечественной деспотии восточного образца и укоренившегося искреннего рабства. (Ни – Земских Соборов, ни – сельского мiра, ни вольного казачества или северного крестьянства.) Иван ли Грозный, Алексей Тишайший, Пётр Крутой или Екатерина Бархатная, или даже Александр Второй – вплоть до Великой Февральской революции все цари знали, дескать, одно: давить. Давить своих подданных, как жуков, как гусениц. Строй гнул подданных, бунты и восстания раздавливались неизменно.

Но! но! Давили, да со скидкой! Раздавливались – да не в нашем высокотехническом смысле. Например, солдаты, стоявшие в декабристском каре, – все до единого были прощены через четыре дня. (Сравни: в Берлине 1953, Будапеште 1956, Новочеркасске 1962 расстрелы наших солдат – не восставших, но отказавшихся стрелять в безоружную толпу.) А из мятежных декабристских офицеров казнено только пятеро, – можно вообразить такое в советское время? У нас бы – хоть один в живых остался?

И ни Пушкину, ни Лермонтову за дерзкую литературу не давали сроков, Толстого за открытый подрыв государства не тронули пальцем. «Где бы ты был 14 декабря в Петербурге?» – спросил Пушкина Николай I. Пушкин ответил искренне: «На Сенатской». И был за это… отпущен домой. А между тем мы, испытавшие машинно-судебную систему на своей шкуре, да и наши друзья-прокуроры, прекрасно понимаем, чего стоил ответ Пушкина: статья 58, пункт 2, вооружённое восстание, в самом мягком случае через статью 19 (намерение), – и если не расстрел, то уж никак не меньше десятки. И Пушкины получали в зубы свои сроки, ехали в лагеря и умирали. (А Гумилёву и до лагеря ехать не пришлось, разочлись чекистской пулей.)

Крымская война – изо всех войн счастливейшая для России – принесла не только освобождение крестьян и александровские реформы – одновременно с ними родилось в России мощное общественное мнение.

Ещё по внешности гноилась и даже расширялась сибирская каторга, как будто налаживались пересыльные тюрьмы, гнались этапы, заседали суды. Но что это? – заседали-заседали, а