В список вошли часы «Бенуар», сделанные из золота с добавлением круглых бриллиантов, перстни с голубым бриллиантом, а также розовым, белым, желтым, и платиновое кольцо с крупным изумрудом.

Как ни странно, на изящных руках Загорского все эти украшения гляделись чужеродно, исключая, может быть, часы и рубиновые запонки. Однако сам действительный статский советник остался совершенно доволен.

– Чем больше дешевой безвкусицы, тем лучше для нас, – негромко сказал он помощнику.

Ганцзалин, однако, не согласился с ним, заметив, что эта безвкусица, на его взгляд, крайне дорогая, и хозяин играет с огнем, потому что если вдруг они эти драгоценности потеряют или их украдут, они в жизни не расплатятся с хозяином ювелирного магазина.

– Не беспокойся о такой ерунде, – небрежно отвечал ему Загорский, – довольно того, что я об этом беспокоюсь.

Однако после примерки он все-таки снял с себя и часы с запонками, и все перстни. Приказчик разложил их по коробочкам и по просьбе Загорского упаковал в простой бумажный пакет.

– Это чтобы нас не убили по дороге, – объяснил он Ганцзалину, когда они вышли из магазина. – Мы должны добраться живыми хотя бы до отеля.

Ганцзалин только головой качал осуждающе. Он никак не мог взять в толк, зачем им столько дорогих украшений.

– Чтобы произвести нужное впечатление на тех, кто к нам явится, – отвечал Загорский. – Мы с тобой должны выглядеть чрезвычайно презентабельно. Или, по крайней мере, роскошно.

Когда они вернулись в номер, там их уже ждала ливрея для Ганцзалина. Ливрея, как и хотел Загорский, была красного цвета, вышита золотом и украшена аксельбантами, галунами и тесьмой. С помощью господина помощник довольно быстро облачился в эту пышную униформу.

– Ну, что ж, совсем неплохо, – заметил действительный статский советник.

Этого замечания Ганцзалин не выдержал.

– Ничего себе – неплохо, – пробурчал он, сардонически улыбаясь и разглядывая себя в зеркале. – Я похож на какого-то прощелыгу, который вдруг решил вырядиться лакеем.

– Пожалуй, – неожиданно согласился Загорский, критически оглядывая помощника со всех сторон. – У меня есть знакомый режиссер, Константин Станиславский – мы познакомились, когда расследовали дело Саввы Морозова. Так вот, этот Станиславский, увидев тебя, наверняка сказал бы: «Не верю!»

– Ну, так давайте снимем эту чертову ливрею! – воскликнул потерявший терпение Ганцзалин.

Но хозяин только головой покачал: ни в коем случае. Конечно, Ганцзалин выглядит в ливрее ненатурально, даже фальшиво, но именно в этой фальшивости и заключается их правдоподобие. Он должен сыграть баснословно богатого и тщеславного господина, который не знает, куда ему девать деньги и поэтому покупает дорогие цацки. Впрочем, тщеславия его это не удовлетворяет, он хочет прослыть человеком с утонченным вкусом и потому взялся за скупку художественных шедевров. Именно это должен увидеть тот человек – или те люди – которые явятся к ним по объявлению.

– Вы думаете, если удастся пустить гостям пыль в глаза, они вам предложат копию бедной Лизы, и мы через них выйдем на похитителя? – догадался Ганцзалин.

Загорский отвечал, что это было бы таким фантастическим везением, на которое он даже не надеется. Однако те, кто придут, не обладая, вероятно, картиной, могут обладать некоторой информацией. Останется только выудить из них эти сведения и использовать в своих интересах. И вообще, напрасно Ганцзалин так ерепенится: в старые времена ливрея была одеждой рыцарей, а вовсе не лакеев. Так что он, если хочет, вполне может считать себя рыцарем криминалистики…

Действительный статский советник хотел сказать что-то еще, однако в дверь постучали.

– Открыть? – одними губами спросил Ганцзалин.

– Секунду, – так же тихо отвечал Загорский.

Он быстро вытащил из пакета и надел часы и запонки, унизал свои пальцы перстнями, после чего небрежно развалился в кресле и кивнул Ганцзалину: «Открывай!»

* * *

Ганцзалин выпятил грудь колесом, сделал каменное выражение лица и с необыкновенной торжественностью распахнул дверь.

На пороге стоял субъект лет сорока в сером костюме. Выглядел он… Впрочем, крайне трудно было сказать точно, как именно выглядел этот самый субъект. Внешность у него была стертая… Точнее, даже не так, не стертая, а какая-то неуловимая. Казалось, что она меняется каждую секунду. Нос, только что бывший уточкой, в следующую секунду становился уже пупочкой, волосы, в зависимости от освещения, приобретали то русый, то рыжий, то шатеновый оттенок, уши то оттопыривались, то прижимались к голове, неопределенного цвета глаза смотрели одновременно вперед, вбок и при этом производили какие-то круги, губы то растягивались по-лягушачьи на всю физиономию, то собирались в куриную гузку. Даже руки его то удлинялись, то делались короткими, как у циркового карлика. Возможно, всему этому были какие материалистические объяснения, например, чрезвычайно активная мимика и жестикуляция, однако гляделось это все равно странно и удивительно. Если бы остановить эту мимику и жестикуляцию хотя бы на миг, можно было бы сказать, что удивительный гость чем-то смахивает на геккона. Именно поэтому Нестор Васильевич сразу так про себя его и прозвал – Гекконом.

Даже ко всему привычный Ганцзалин, увидев такую изменчивость облика, на секунду опешил и даже, следуя обычаю своих предков, вопросительно открыл рот. И лишь Нестор Васильевич сохранял полное спокойствие и глядел на гостя с барственной снисходительностью.

Геккон в человеческом облике шмыгнул в номер и вытянулся перед действительным статским советником. Брови его приподнялись и приняли форму китайского иероглифа «ба», означающего восьмерку, лицо сделалось беззащитным.

– Я по объявлению, – сказал он по-французски, и вытащил из кармана сложенный в несколько раз свежий номер «Фигаро». – Имею честь говорить с мсье Шпейером?

– Эм… мэ… Именно… – все так же снисходительно кивнул Нестор Васильевич, благожелательно глядя на него из своего кресла. Он чуть заметно шевельнул пальцами, и драгоценные камни на его перстах засияли всеми цветами радуги.

– Прекрасно! – воскликнул гость и склонил голову. – Позвольте представиться, художественный маклер Артюр Ларусс.

– Мэ-э… – протянул Загорский, растягивая гласные и делая паузы между словами. – Приятно… очень… Прошу садиться.

И ленивым кивком головы указал на стул напротив, который мгновенно поставил за спиной у гостя расторопный Ганцзалин. Художественный маклер отдал Ганцзалину свою шляпу и трость, с достойной скромностью уселся на предложенный стул и прямо-таки впился в лицо действительному статскому советнику своими ящеричными глазами.

– Эм-м… Мэ-э… – протянул Загорский, скосив взгляд на свои баснословно дорогие «бенуары», одна стрелка на которых стоила, вероятно, дороже, чем весь костюм его гостя. – Чем могу… быть полезен?

– Я представляю фирму «Ларусс и Ларусс», – начал маклер. – Мы занимаемся продажей и покупкой живописных и скульптурных шедевров, а также антиквариата.

Загорский пожевал губами.

– Нельзя ли… эм… ближе к делу? – спросил он все так же лениво.

– Я вижу, вы настоящий коммерсант, – почтительно склонил