Звонок полевого телефона заставил Дроздова вздрогнуть, он машинально взял трубку:

– Слушаю шестой.

– Это кто, Дроздов? – раздался в трубке сухой насмешливый голос.

– Так точно, товарищ прапорщик.

– Почему в четыре часа доклада не было? – голос приобрёл угрожающий оттенок.

Дроздов бросил тревожный взгляд на свои простенькие часы, на которые не позарился ни один «дед». Стрелки показывали уже половину пятого.

– Извините, товарищ прапорщик, запамятовали.

– Я то извиню, а духи как… у них тоже извинения попросишь!?… Смотреть в оба, есть разведданные, что этой ночью возможна вылазка диверсионной группы.

– Ясно товарищ прапорщик.

– Что тебе ясно, мудак!?… Проспите «духов», они вам бошки поотстригут и мамашам в посылках пришлют!.. Не спать суки, проверять буду, если застукаю, обоим матки выверну! Понял!?

– Понял, – тихо ответил Дроздов, – перед ним рисовалась картина: мать открывает посылку…

– Взводный звонил… что сказал? – Бедрицкий домывал посуду.

– Чтобы не спали… ночью «духи» полезут.

– А чёрт… надо же… именно в наше дежурство.

«… Тогда я сумела бежать и вернуться в Пензу. Потом я познакомилась с твоим отцом. Он преподавал физкультуру в той школе, куда я кое-как устроилась. Понемногу всё стало забываться, но всё же я сама себе дала зарок, больше туда ни ногой. Но видно на роду мне было написано пережить то, от чего бежала. Я расскажу тебе то, что кроме твоего отца никто не знает. Лучше бы ты и дальше не знал истинную причину нашего развода, но раз ты там, то должен узнать и это. Тогда тебе исполнилось только три года. Твой отец очень хотел съездить в отпуск на юг. Но мы были ещё молодыми педагогами, а все профсоюзные путёвки распределяли между ветеранами и имеющими всякие педагогические отличия. Несмотря на моё противодействие, он настоял, чтобы мы поехали дикарями. Почему я не уговорила его поехать в Крым, сама не знаю. Он был такой уверенный, сильный, имел разряд по САМБО, и мне так хотелось чувствовать себя за ним как за каменной стеной. Господи, да на какие стены можно надеяться на Кавказе, если там даже Закон не Закон. Тебя мы оставили у бабушки, а сами поехали, сняли в Адлере комнату, а через неделю вернулись, а ещё через месяц развелись.

Я знаю, для тебя наш развод всегда являлся загадкой. Ведь ты не верил моим отговоркам о несовместимости характеров. Но разве могла я тебе объяснить, что тебя отца, а меня мужа лишил Кавказ, нравы, привычки, сложившиеся там? Там всегда насиловали многих отдыхающих, да и не только отдыхающих. Местное русское население вытесняли из их станиц именно посредством „постановки на конвейер“ русских женщин. Прибегать к защите закона было бесполезно, там всё от прокурора до последнего милиционера покупалось и продавалось. Самое большее, что удавалось, тем, кто не побоялся огласки, получить какую-то денежную компенсацию с родственников насильников. Но чаще в итоге случалась только огласка, позор. Этнические кавказцы всегда жили богаче русских и родовая взаимовыручка у них куда крепче, собрать деньги на адвокатов, подкуп судей и свидетелей для них не составляло труда. Потому многие пострадавшие всё скрывали.

Мы тоже предпочли скрыть. Это была группа подростков, четыре человека. Они ловили по побережью одиноких отдыхающих. „САМБО“ твоему отцу не помогло, его просто ударили камнем по голове, и он потерял сознание, а мне зажали рот, чтобы не кричала. Мне тогда было двадцать восемь лет, твоему отцу тридцать, а тем лет по пятнадцать-шестнадцать, я таких учила. Кто они не знаю, всё происходило молча, так что нельзя было определить их национальность, хотя я и слышала, что в основном этим ремеслом на побережье промышляла абхазская и адыгейская молодёжь.

Твой отец предпочёл исправно платить алименты, чем жить с женой побывавшей под „чёрными мальчишками“, а объяснил мучениями совести, что не сумел защитить. Но сейчас не время об этом. Господи я так боюсь за тебя. Почему я тебе не рассказала всего этого раньше? Стеснялась сынок, да и надеялась, что жизнь никогда не занёсёт тебя в это проклятое место…».

Где-то справа, на противоположном фланге вспыхнула перестрелка, сначала автоматная, потом подключились ДШК и гранатомёты. Дроздов, оторвавшись от чтения, увидел, что у Бедрицкого начался очередной «вечерний приступ»: наклонив голову, обхватил её руками, зажал уши и дрожал мелкой дрожью.

«… У кавказских народов, у горских в первую очередь, насилие над женщинами другой нации никогда не считалось преступлением. За насилие над соплеменницей у них по законам кровной мести положена смерть, даже ухаживание, лёгкий флирт чреват самыми тяжёлыми последствиями. Потому они и „отыгрываются“ на других женщинах, на тех, за кого некому или не принято мстить. Это является одной из основ их менталитета, в то же время служившим для них щитом от советской уравниловки, национальной обезлички. Они и в советское время при равных условиях были зажиточнее нас, а сейчас легче воспринимают рыночную стихию. Из средневековья проще войти в капитализм, нежели вернуться из нашего „социализма“. Ни Российская империя, ни СССР, ни нынешняя Россия для них не являлись и не являются их страной, потому они всегда жили только для своих семей, родов, тейпов. Мы же всегда жили ради государства и заботу о самих себе перепоручали ему, надеясь, что оно нас защитит и накормит…»

Дроздов вновь прервал чтение. Для него, впервые окунувшегося в такие проблемы, многое оказалось непонятно. Прочитанное напомнило случайно услышанный разговор капитана, командира их роты с каким-то офицером-танкистом. Фраза танкиста сейчас ожила в памяти:

– Когда через Ингушетию проходили, такое желание возникло все эти их дворцы, «Ауди» и «Тайоты» гусеницами подавить… Суки, золото в Магадане тоннами воруют, жируют за наш счёт и над нами же смеются…

И тут же мысли о золоте навеяли другое весьма жуткое воспоминание о его собственном разговоре с земляком, лихим разведчиком Лунёвым:

– … Видал земеля, – Лунёв показывал пригорошню золотых коронок, вырванных, где вместе с зубами, где нет. Дроздов в ужасе попятился от контрактника, а тот удовлетворённо хмыкнув, предложил. – Хочешь со мной, дело стоящее? Вон те развалины разберём, там наверняка многих засыпало, а то мне одному тяжело, – Лунёв указывал на остатки больших частных кирпичных домов, по которым, скорее всего, отработали «вертушки».

– Нее… – мотал головой ещё не обвыкшийся к цинизму войны Дроздов.

– Напрасно земеля, солдат на войне должен иметь законную добычу. Так было всегда, иначе зачем жизнью рисковать. Нам по контракту, то ли заплатят, что обещали, то ли нет, а вам так точно ничего не будет. Убьют – это ещё не самое страшное, а если, к примеру, калекой останешься, кому тогда ты будешь нужен, а? Подумай… Ты что думаешь, я мародёр?… Я своё беру, то, что они у наших отцов и дедов обманом отняли. У твоей бабки или матери зубы золотые?

– Не знаю, нет, наверное, откуда деньги.

– И у моих тоже, железо с напылением. А здесь у каждой старухи и старика самое малое по десятку в пасти… чистое золото. Секёшь? Откуда оно у них, по северам и БАМам они сроду не работали? Всё это обман да разбой… Они не мы. Это у нас урка ни отца, ни матери не помнит, а деньги пропьёт. А у них, награбит в России, а потом домой вернётся и всех родичей подарками завалит, дом построит, машину купит, зубы из золота отцу с матерью поставит и живёт всеми уважаемый. Понял? Вот они эти дома, – Лунёв вновь кивнул на развалины, – а в подвалах наверняка старики их прятались… У тебя мать училка? Значит, всю жизнь за гроши работала. Вот и представь, то, что ей не доплачивали у этих в их пастях. Дембельнёшся подарок ей сделаешь. Почему наши матери не могут себе золотые зубы позволить, а эти запросто, в одной ведь стране жили?…