Судьбой его в тот вечер стал Лев Зиньковский-Задов, дежуривший в управлении.

Рутинное составление протокола допроса превратилось в увлекательную беседу, продолжавшуюся до рассвета. Многословный молодой человек, во-первых, представился так, будто прибыл в Одессу на гастроли:

— Иосиф Аглицкий. Это не сценический псевдоним, а фамилия, широко известная в узких кругах Молдаванки. Музицировать я закончил на заре туманной юности, и потом к этому неблагодарному ремеслу не возвращался. Тётя Ида с нашего двора на Пушкинской сказала, что даст за папино пианино приличных денег, чтобы я не терзал её тонкую душевную субстанцию своими творческими изысками. И знаете — таки дала! Папа недолго думал, он назавтра притащил буфет красного дерева, вы представляете?

От подробностей детских лет Йося, обнаруживший в большом рыжем человеке напротив благодарного слушателя, перешёл к изложению своих приключений в годы Гражданской войны. Надежды Аглицкого на то, что перечисление знаковых фигур того времени, с которыми он имел честь общаться, затмит ту небольшую провинность, на которой он попался. Ну действительно, неужели нельзя простить пару чемоданов дамских колгот человеку, рисковавшему жизнью в «Бристоле» по поручению будущего красного командира Винницкого?

В своих предположениях Иосиф оказался прав — сцену передачи документов Григорьеву он пересказывал Лёве три раза. О контрабанде уже и речи не шло.

«Михаил Вольфович, наверно, за мной сверху приглядывает», — подумал Йося, выходя целым и невредимым из здания управления рано утром.

Конечно, афишировать своё ночное приключение Аглицкий не собирался. Тем более что его новый знакомый, Лев Николаевич, попросил не отлучаться ближайшие пару дней, потому как имел к нему ещё разговор, значит, дело не закончено. А знакомый такой был Йосе ой как нужен. Когорта контрабандистов за последнее время существенно поредела, что не могло не радовать Иосифа — конкуренция, видите ли… но, по мнению самого Аглицкого, этих шлимазлов сгубили жадность и недальновидность.

Решающую роль в прощении сыграл Йосин румынский паспорт, который он предусмотрительно купил пару лет назад. Документ нужен был для дела — товар в приграничных районах на том берегу Днестра стоил существенно дороже. То ли дело — Кишинёв. Однажды Йося, переборов свою природную осторожность, рискнул и посетил с официальным визитом Бухарест, который оставил в его сознании неизгладимое впечатление. А потом судьба свела его с товарищем Зиньковским-Задовым, имевшим свои виды на Йосин румынский паспорт.

— Как тебя приняли? — Оба пассажира служебного автомобиля ГПУ пошли вперед по пыльной проселочной дороге. Представился случай побеседовать без лишних ушей. Иосиф Аглицкий согласился на выполнение некоторый щекотливых поручений в Румынии только на условиях полной секретности — никаких встреч в официальных учреждениях, кафе или скверах — в городе его знает каждая собака, а в компании Льва Николаевича ему светиться — не комильфо.

— Ласково приняли, как родного. Слушайте, эти анархисты такие меланхолические… — Иосиф всегда имел мнение по любому человеку и не стеснялся его декларировать.

— Меланхоличные, — поправил его Задов. Лёва всё никак не мог привыкнуть к речевым оборотам местной публики и часто делал Йосе замечания.

— Как увидят человека с родных краёв, так готовы кинуться на плечи, облить слезами пиджак и считают, что я прямо обязан слушать их мемуары. А как сказал, что я от Лёвы, так сразу сливовица появилась. Я думал, что много разговариваю… Ха!

— За меня что спрашивали? — поинтересовался Задов.

— За вас не спрашивали. Один, по фамилии Хромченко, сказал, что слышал за братьев Задовых. Будто сидят. Ну, я не стал его расстраивать.

— Правильно. Придёт время — узнают.

— А эти шпионские штучки, это надолго? Мне не нравятся эти люди, скажу я вам… Я больше по галантерее, вы же знаете, Лев Николаич… — В глубине души Йося всё же очень серьезно опасался, терзаемый сомнениями, правильный ли он сделал выбор между свободой и поручениями Задова.

— Иосиф… Твоя галантерея существует, пока у нас с тобой есть взаимопонимание.

— Я не дурак, я понял. Мне просто надо планы строить на жизнь, мама приболела, а она в таком возрасте, что каждый пук кажется землетрясением. Я уже извёлся весь. Маме надо, чтобы я был рядом. Как вы думаете, если я найду доверенного человека и буду тут с ним вашим шпионством заниматься? Чтобы не рысачить туда-сюда. Ну так, раз в пару месяцев, на поддержание штанов, маме на таблетки… — Йося не оставлял надежды дистанцироваться от рискованной работы.

— Я начинаю разочаровываться, товарищ Аглицкий, — если бы луна вышла в этот момент из-за туч, Иосиф бы лицезрел каменное лицо Задова, на котором от раздражения заходили желваки.

— Вот это не надо. Вот это не надо, Лев Николаич, — дважды для убедительности повторил Йося. — Аглицкий сказал — Аглицкий сделал. Придётся пригласить маме сиделку со знанием сольфеджио. Мама любит романсы. Поймите правильно, каждая копейка даётся потом и кровью. Хотел сэкономить, вы же понимаете?

— Конечно, понимаю, Иосиф. Если нужно будет доктора пригласить — не стесняйся, посоветую как для себя, — смягчился Лёва.

— Я знал, что могу на вас положиться, Лев Николаевич. Потому докладываю — этот ваш Хромченко насчитал сорок пять человек, готовых вернуться сюда. Несладко им там.

— Ага, — задумчиво произнёс Лёва. — Список есть?

— А как же! — из внутреннего кармана пиджака, «политого слезами анархистов», Йося извлек свернутую вчетверо бумагу.

— Потом прочту. — Список провалился в глубокий карман Лёвиного кителя. — Как они с Нестором связь поддерживают?

— Я так понял, пишут. Там грамотей один у них есть — дюже образованный. Вот он и рассказывал за Махно.

Лёва даже не повернул головы — Иосиф имел особенность говорить, пока его не перебивают, а иначе мог быстро потерять мысль, что на фоне его девичьей памяти могло быть чревато потерей каких-нибудь важных подробностей.

— Как подпили, так они меня совсем за своего уже держали. Знаете, Лев Николаич, в любой пьянке случается такой момент, когда каждый треплется со своим соседом. Гвалт стоит, но разобрать можно, если правильно ухо кинуть. Так я ж недаром съездил, доложу я вам!

— Что-то надыбал? — Лёва ловил себя на мысли, что иногда стал использовать лексикон своих подопечных.

— Ну, не без этого, — загадочно улыбнулся Йося.

— Не томи, аферист!

— Два персонажа весьма потертого вида, один из которых — тот писарь, за Петлюру заговорили.

— И шо гутарили?

— Что стервец таки встретится со своей совестью на небесах, а она ему там устроит адский пожар под его тощей задницей!

— И скоро?

Любой еврей почёл за честь поднести спичку к костру, на котором черти жарили бы Симона Петлюру. В этом были солидарны и служивые, и гражданские, и советские, и эмигрировавшие. В памяти этого народа были свежи воспоминания о погромах, учиненных петлюровцами с его молчаливого согласия во времена Директории.