Он вез меня через весь город на рынок.

— Вот! — гордо говорил он, — где ты ещё такое увидишь?

Макс радостно мне показывал железный павильон, покрашенный нежно-голубой краской. На павильоне была надпись «Шашлыки». Возле павильона стояли и пили пиво несколько человек, пара кавказцев раздували угли в стальном черном мангале. Но главное и обратившее на себя внимание Макса находилось не перед павильоном, а сбоку. На торцевой стене железного сооружения, на голубом фоне, был нарисован Микки Маус. Он улыбался, в левой руке Микки держал шампур с нанизанным на него шашлыком, от шашлыка поднимался нарисованный дымок. Правую руку знаменитый мышонок поднял вверх и показывал пальцами знак «V» (виктори). Над всем этим русскими буквами было написано: «О, кей!»

— Я хотел тебе это показать, — сказал Макс, — поехали. Это всё.

Макс везде находил то, что его радовало. Находил и радовался. Радовался сам и старался обрадовать остальных.

Но, чем меньше он участвовал в жизни театра, тем чаще он делился со мной своими творческими замыслами. Ни он, ни я не чувствовали в этом никакой опасности. Он делился этими замыслами, они все были забавные. Делился и продолжал зарабатывать деньги неведомым способом. А потом я уехал из Кемерова, и жизнь на некоторое время развела нас.

Мы часто перезванивались, по долгу говорили. Иногда встречались в Москве. Макс изменился. Он давно уже женился. У него родились дети. Он был счастлив. Во всяком случае, лихости в нём не убавилось. Но что-то изменилось. Он похудел и выглядел почти спортивно. Но изменения с ним происходили другого рода.

Раньше он радовался и смеялся, и ему было весело и хорошо. А теперь он смеялся и часто говорил: «Как хорошо, старина!» или «Слушай, как же мне хорошо!»

— Скажи мне, только честно, — однажды, во время нашей встречи в Москве, сказал изрядно пьяный Макс, — всё же хорошо? Правда же, всё хорошо?

— Конечно! — ответил не такой пьяный я. — Всё отлично.

— Отлично-то отлично! — медленно и грустно сказал он. — А вот хорошо ли?

Потом он мне признался и рассказал, что придумал спектакль и хочет его сделать в моём бывшем театре с теми самыми актёрами, с которыми сам когда-то играл. Он сказал, что ему сильно надоели все дела, которыми он так много занимался, и теперь его увлекает только творчество.

— Только творчество! Понимаешь? — сказал он и даже сжал кулак.

Макс сделал этот спектакль, и я увидел его. У него получился небольшой такой, очень смешной, трогательный и нежный спектакль, весь состоящий из напряжённых и тупиковых разговоров. Странные персонажи и странные темы. Мне очень понравилось. Я смеялся и очень радовался. Макс работал над спектаклем очень долго и явно устал от этой работы. После спектакля мы с ним уединились. Я хвалил его…

— А ничего, что в нём не глубины? — спросил Макс и засмеялся.

В первый раз я слышал в его смехе не только смех. Но так про своё произведение мог спросить только Макс. Я попытался подсказать ему, как можно усовершенствовать спектакль, как его уточнить и углубить. Но было видно, что он слушает меня не внимательно. Было ясно, что он от спектакля устал, что он уже живёт дальше и не хочет ковыряться в прожитом. Но результат его не удовлетворил, усталость не была вознаграждена, и успеха он не вкусил. А спектакль был хороший и даже очень. Нужно было ещё немножко потрудиться… Но он не стал этого делать. Он впервые был заметно несчастлив. Но опасности ещё не почувствовал. Его уже переполняли новые замыслы. А работа, которая приносила ему деньги, уже душила его совершенно. Однажды Макс сказал такую фразу, после которой мне стали ясны его взаимоотношения с деньгами и повседневной работой ради денег.

Эту фразу он сказал в городе Вена. Так случилось, что мы оказались на несколько дней в Вене вместе. Я прибыл туда раньше и по делам. Там был фестиваль и уже далеко не студенческих театров. Макс прилетел в Вену, пользуясь поводом побывать в этом городе и посетить фестиваль. Он очень веселился! Ему нравилась помпезная Вена, нравилось ощущение праздника, которое царило на фестивале, но ещё больше ему нравилось приключение, которое он сам себе устроил, приехав в Вену. Мы с ним много бродили из одного кафе в другое, пили обычное для Австрии белое вино с газированной водой пополам, шалили и много смеялись.

День на третий пребывания Макса на фестивале местные друзья привели нас с Максом в очень старое и знаменитое венское кафе. Оно называется Дрегслер кафе. В нём нет ничего особенного. Довольно скучное и обшарпанное кафе. А знаменито оно только фигурой хозяина, господина Дрегслера. Этот господин Дрегслер получил своё кафе в наследство от своего отца, тоже Дрегслера. Получил он его в наследство больше полувека назад и прославился тем, что не пропустил ни одного дня, не взял ни одного выходного и все полвека, каждый день сам кафе открывал и закрывал. Каждый день, более пятидесяти лет! И только однажды он провёл пол дня у зубного врача, но, тем не менее, открыл кафе утром и закрыл вечером. Ни болезни, ни свадьба, ни рождения детей не помешали ему и его работе. На такого человека стоило взглянуть.

Мы пришли, сели и к нам явился херр Дрегслер собственной персоной. На столах не было меню. Очень высокий старик, сутулый и медленный, подошёл к нашему столику, едва передвигая ноги и громко шаркая по полу огромными старыми туфлями. Он положил перед нами на стол маленький листочек, который выдернул из блокнота. На листочке карандашом были написаны названия пяти блюд и цены. Почерк был очень корявый. Местные друзья сообщили, что господин Дрегслер пишет это меню собственноручно каждый день для всех посетителей уже больше пятидесяти лет.

В кафе были ещё официантки и бармен. Но первым к гостям подходил хозяин и деньги брал тоже он. Господин Дрегслер медленно и скрипуче переходил от одного столика к другому. Лицо его не выражало ничего, глаза были стариковски мутные, и всё давалось ему с трудом. Когда ему протягивали деньги, он подносил их трясущимися руками близко к глазам и долго чего-то соображал.

Мы все благоговейно смотрели на этого уникального человека. Но Макс просто не сводил с него глаз. Он отказался от еды, сказал, что потерял аппетит. Он смотрел на господина Дрегслера, не отрываясь, минут тридцать. И когда тот отошёл от очередного столика и медленно пересчитывал полученные деньги, сверяясь со счётом, Макс обвёл нас очень взволнованным взглядом.

— По-моему, для него ничего святого нету, — только и сказал Макс.

Он сделал ещё один спектакль в Кемерово. Опять долго над ним трудился. Сделал, показал несколько раз немногочисленной публике и бросил его, как предыдущий. Потом он надолго пропал. От него не было ни слуху, ни духу.

А ещё потом он объявился в Москве, уже как москвич. Макс сам вышел на связь, хотел встречаться. Мы встретились. Глаза Макса горели, он был весел, много курил и хотел выпивать. Мы выпивали. Он делился планами. Говорил, что с зарабатыванием денег покончил навсегда. Говорил, что заработал не много, но достаточно, чтобы о деньгах больше не думать. Он планировал заниматься только творчеством. Москва будоражила его и вдохновляла. Он рвался в неведомые просторы столицы. Он убедительно говорил, что у него не осталось никаких сомнений, что он больше ни минуты не потратит на денежный труд. Только творчество…