Офицер как ни в чем не бывало посмотрел в окно, словно кроме него в комнате никого не было.

– Я требую официально объявить мне, в чем ее обвиняют и что ее ждет… Ответьте же мне, будьте любезны!

Офицер огляделся по сторонам.

– В чем ее обвиняют? – улыбаясь, повторил он. – Но кого же?

– Эту даму, мою жену! – закричал Честертон, трясясь от гнева.

– Нам ничего об этом неизвестно, – учтиво ответил офицер. – Уверяю вас, на нашем участке не происходило ничего подобного. – И добавил с чуть заметным раздражением: – Мы не имеем к этому никакого отношения… Черт побери, что вы себе позволяете!.. Да отпустите же меня!

– Ах ты негодяй, – прошипел Честертон, схватив его за горло и медленно вдавливая в стену. – Проклятый холуй и обманщик! Скажи мне правду или, клянусь Богом, чьему древнему врагу ты здесь служишь, я размозжу тебе голову… Как же приятно в такие бессовестные времена, как наши, взять лжеца за горло и прочесть ему простую проповедь… Говори правду, черт тебя возьми!

Посиневший офицер, падая навзничь, попытался набрать в грудь воздуху, но сил хватило лишь на то, чтобы прокричать “Помогите!.. Лейтенант… ” – и он рухнул на пол, опрокинув стул.

В глубине участка послышался какой-то шум, и смуглый, добродушный с виду офицер вбежал в комнату. Его тяжелая рука легла на плечо нарушителя правопорядка, однако вместо того, чтобы со всей решимостью оторвать нападавшего от его жертвы, служитель правосудия замер, уставившись на Честертона, а затем рассмеялся и сел, изъявив на не вполне безупречном, но несомненно родном ему английском готовность провалиться на этом самом месте. Честертон внимательно всмотрелся в его лицо и понял, что перед ним Лэнгдон-Дэвис в форме офицера русской полиции. Не в силах прийти в себя, он не сводил глаз с товарища, но тот, моментально посерьезнев, встал, чтобы помочь подняться и успокоиться своему коллеге.

– Я сам разберусь с этим бандитом, – ободряюще проговорил он. – Мы немного поговорим, и он ответит за все, что здесь произошло, и не только за это.

Второй офицер усмехнулся с едва заметным раздражением и исчез, а молодой англичанин прошелся по комнате, потрясая кулаками в подобии воинственного танца, после чего обернулся к своему пленнику.

– Честертон, – проговорил он, пожимая ему руку и заливаясь смехом. – Я действительно страшно рад тебя видеть. Но, позволь полюбопытствовать, какая нелегкая тебя сюда занесла?

– Я пришел за своей женой. Ее схватили эти скоты.

Лицо Лэнгдон-Дэвиса тут же стало серьезным:

– Едва ли они в этом признаются, – сказал он.

– Бог не оставит меня, – гневно произнес его друг бледнея. – Не оставит даже в этом погрязшем в заговорах аду. Я знал, что тирании не останавливаются перед нарушением закона. Но не предполагал, что они столь лживы.

– Тише, – сказал Лэнгдон-Дэвис, резко вставая, – не стоит здесь говорить такие вещи. – Он зашагал взад-вперед по комнате, и одно выражение на его лице быстро сменялось другим. Наконец, он остановился и в упор посмотрел на арестанта.

– Пропади все пропадом, – проговорил он с улыбкой. – Vicisti, Galilei[33]. Клуб спорщиков значит для меня слишком много… Честертон, не распускай язык. Держи свое мнение при себе, а руки – подальше от служителей закона, и я, несмотря на это, – он похлопал себя по мундиру, – сделаю все от меня зависящее, чтобы ты воссоединился с женой, чего бы это ни стоило мне самому.

Честертон рассыпался в благодарностях.

– Спасибо и тебе, Честертон, – весело ответил его собеседник, – а теперь вот что мы сделаем… Во-первых, надо телеграфировать нашим друзьям.

– Каким друзьям? – спросил Честертон.

– Я сам с этим разберусь, не беспокойся, – сказал Лэнгдон-Дэвис и вышел из комнаты.

В тот вечер довольно снисходительный страж порядка, которому полагалось охранять арестанта, вместо этого пил с ним чай. Лэнгдон-Дэвис не говорил ни слова и, казалось, чего-то ждал. Честертон терзался своей беспомощностью. Вдруг в дверь постучали. Лэнгдон-Дэвис вскочил, чтобы открыть, а Честертон, помрачнев еще больше, взялся за револьвер.

Осторожно подойдя к двери, он услышал, как знакомый голос произнес: “А вот и он”. Револьвер с грохотом выпал у него из рук. Честертон попятился, и два человека поспешно вошли в комнату. В одном из них, крепко сбитом, с массивными бровями, нетрудно было узнать Бентли, а его легкий, темноволосый и сероглазый спутник был ни кто иной, как Лоуренс Соломон. Честертон, чуть не плача, жал руки своим друзьям. Кто сказал, что детская дружба легкомысленна и недолговечна? Он усадил их по обе стороны от себя и ненадолго совсем позабыл о своей беде. Затем она вновь накрыла его, как туча накрывает солнце, и он поведал друзьям свою печальную историю; он говорил с бессильным ожесточением, как фехтовальщик, рассекающий шпагой пустоту.

– Видит Бог! – воскликнул он наконец. – Я пробьюсь к ней, чего бы это не стоило, пусть даже мне придется встать одному против всех.

– Надеюсь, ты понимаешь, – сказал Бентли после долгой паузы, – что сражаться в одиночку тебе не придется.

Лоуренс мягко пробормотал что-то одобрительное, а Честертон, взглянув на старых друзей, понял, что его переполняют чувства, которых не передать словами.

– Так вот, – воскликнул Лэнгдон-Дэвис, – слушайтесь меня, и я покажу вам, как туда попасть.

Спустя два месяца небольшая группа путешественников в кибитке, или, точнее, в ее сопровождении, поскольку всем часто приходилось идти пешком, двигалась через равнину, тянувшуюся далеко на восток. Впереди по бледной снежной пустыне, тихонько напевая и насвистывая себе под нос, шел Лоуренс Соломон с топором в руке. Бентли вел лошадей под уздцы, то и дело обзывая их протоплазмой и бластодермой и желая им поскорее провалиться сквозь землю вместе со всей ученой системой проклятий его собственного изобретения. Честертон, сидя в кибитке, перебирал припасы, снаряжение и оружие, а далеко позади, в самом хвосте процессии, плелся Лэнгдон-Дэвис с карабином в руке, внимательно глядя по сторонам: не встретится ли человек или зверь.

– Хоть бы дичь какую-нибудь подстрелить, – печально протянул он.

– Думаю, тебе стоит подстрелить лошадей, – отозвался Бентли. – Ну же, да шевелись ты, скотина… Может, побегут быстрее. С какой бешеной скоростью мы несемся, на зависть ветру, не правда ли?

– Ты ведь не хочешь пристрелить их и бросить? – поинтересовался Честертон из фургона.

– Вот уж чего я точно не хочу, так это тащить с собой дохлых лошадей… Перефразируя строки достопочтенного Чарльза Кингсли, “вперед, на Восток!”.

Тут к друзьям повернулся Лоуренс, который был слишком далеко и не слышал, о чем они говорили: