В июле 1692 года орда Калги-султана и Петрик с 20 тысячами вступили в Украину. Им удалось сжечь посад Новобогородицкой крепости, захватить Китайгородку, Царычанку и села на юге Полтавского полка. Мазепа лично выступил во главе войск к Гадячу. Он послал к Петру с просьбой направить для соединения с ним Б. П. Шереметева[329] и выслал вперед Новицкого, который встал табором под Будищами. Под Самару он направил самых боеспособных казаков Миргородского, Прилуцкого, Гадячского и Лубенского полков. С остальными Мазепа, стоя под Полтавой, ожидал Шереметева[330]. Не давая боя, орда с Петриком отступила и, разделившись на чамбулы, принялась грабить слободы. Против них пошел Новицкий, а Мазепа отошел к Лохвице, оставив на Самаре сторожей. В августе Мазепа со злорадством сообщал Новицкому, что в Запорожье последователей Петрика «поленом бьют», а некоторых насмерть убить хотят[331].

Последнюю попытку прорваться на Левобережье Петрик предпринял со стороны Чигирина. Его отбивали Новицкий, Рубан и Апостол — самые надежные соратники Мазепы. В боях ноября 1692 года татары были остановлены и отброшены назад.

В Москве были очень довольны таким оборотом событий. Мазепа получил в награду роскошную шубу, и примерно в эти же дни был казнен в Батурине Соломон. Фортуна, доставив гетману немало неприятных переживаний, снова обратила на него свою благосклонность.

Восстание Петрика выявило все те опасности, которые подстерегали Мазепу. Если с оппозицией старшины можно было бороться, опираясь на покровительство Петра, то хуже дело обстояло с «народным недовольством». Чтобы выбить оружие у недругов, следовало прежде всего постараться ликвидировать возможные придирки. Одной из самых любимых было обвинение Мазепы в связях с поляками. Единственный аргумент — это то, что его родная сестра была замужем за поляком и проживала на польском Правобережье.

Чтобы решить эту проблему, Иван Степанович обращается за помощью к матери. Мария Магдалена, как уже упоминалось, была женщиной с решительным характером, недюжинным умом и энергией. В годы правления сына она прикладывала огромные усилия для расширения своего монастыря. Вела судебные споры с киевским Михайловским женским монастырем (разобраться в них гетман поручил митрополиту: «Понеже игуменья Печерского девичья монастыря мне мать»)[332]. Весной 1692 года Мария Мазепа решила построить церковь Вознесения Христова. Для более успешного проведения строительных работ планировала соорудить по соседству кирпичный завод на землях мужского Выдубицкого монастыря, на что она получила соответствующее разрешение[333]. В эти же годы она возглавляет второй, глуховский, монастырь и переносит его на новое место, к церкви Успения Богородицы, построенной ее сыном[334].

В конце 1690 года сестра Мазепы, пани Войнаровская, впервые приехала «по обету» в Печерский монастырь. Без царского разрешения в условиях продолжающегося следствия по делу Соломона, когда гетмана обвиняли в связях с польской стороной, встречаться с сестрой он не мог. Разрешение было получено в январе, за что он покорно благодарил Петра. Правда, сестра к тому времени уже вернулась домой[335]. После этого Мазепа выхлопотал разрешение для сестры беспрепятственно приезжать для встреч с ним, матерью и сыном от первого брака — полковником Обидовским. В декабре 1691 года она приехала в Батурин и жила там почти год, общаясь с братом и матерью. После этого пани Войнаровская приняла решение оставить мужа-католика и уйти в монастырь к матери, приняв постриг. Она уехала в Киев вместе со своими падчерицами и Андреем Войнаровским — любимым племянником Мазепы.

Это был очень сильный ход, выбивавший оружие как у поляков, так и у внутренних недоброжелателей Мазепы. Поэтому сразу началось активное давление на гетмана. К нему писали помимо Войнаровского (мужа его сестры) гетман великий литовский Казимир Сапега, гетман польный литовский Иосиф Слушка и сам гетман великий коронный Станислав Яблоновский. Все они просили «вернуть детей», «не разрушать семью» и заставить сестру выполнять супружеский долг[336]. Однако такое негодование поляков, с одной стороны, и верность его семьи православию, с другой, только поднимали акции Мазепы в глазах Москвы. Разумеется, гетман поддерживал решение сестры, осыпал милостями племянников, и ни о каком возвращении их в Речь Посполитую не могло быть и речи. К тому же вскоре пани Войнаровская умерла.

Значительно сложнее было Мазепе поднять свой авторитет среди казаков. На Запорожье его открыто называли «не отцом, но отчимом Украины». «Народный герой» Петрик, использовавший популистские лозунги, старательно подчеркивал «антиказацкий» характер политики гетмана. Этому надо было противопоставить какой-нибудь пропагандистский шаг. И таковым для Мазепы стало покровительство другому «народному герою» — Палею.

Семен Палей родился в Борзне, казаковал сначала в Нежинском полку, затем, овдовев, на Запорожье. Потом, когда Ян Собеский для борьбы с турками восстановил казачества на Правобережье, Палей поступил на королевскую службу, собрал горячие головы из Молдавии и Поднестровья и засел с ними в Фастове, получив от короля титул полковника. Здесь он активно занимался заселением безлюдных территорий и стал практически правителем Белоцерковщины. Формируется так называемая Палеивщина, территория от Полесья до Дикого Поля, управляемая по «казацким законам». Крестьяне здесь чуть ли не поголовно «показачивались», переставали платить налоги и работать на панщине. Нередко Палей со своими казаками занимал имения соседних польских панов. Многие из его людей просто разбойничали на дорогах, одним словом, вели образ жизни в стиле Запорожья. Палеивщина стала идеалом украинской вольницы, куда стекались крестьяне из всех районов Правобережья, а зачастую — и с левого берега, где жесткая политика Мазепы, направленная на установление государственных порядков, не нравилась многим.

Разумеется, очень скоро деятельность Палея стала вызывать сильное беспокойство и раздражение польских властей. Зная это, еще в 1688 году Палей впервые обратился к царям с просьбой разрешить переселиться в пределы Московского государства. Мазепа тогда, как мы говорили, отнесся к этому негативно, недолюбливая Палея, как всех «самовольцев», и не возражал, когда Голицын решил, что покровительство правобережным казакам поставит под угрозу мир с Речью Посполитой. Другое дело было теперь, в 1690 году. Встать на защиту своих братьев-казаков и к тому же досадить интриганам-полякам и тем самым повысить свой авторитет на Правобережье — все это было очень заманчиво.