погано на душе. Давай лучше поговорим, мне поговорить не с кем.

То есть есть с кем, но не хочется. Твари. Твари все. Ненавижу!

— Ты, деда, не грусти. Мне тоже грустно. То есть не грустно, а просто повеситься хочется. У тебя там нет в дипломате коньячку случайно? Мой дед всегда с собой носил. Так и помер с дипломатом в руке. Нет, правда.

Прикольный поц. Сколько ему? Шестьдесят? Девяносто? Черт их знает, старичков, не разберешь. Опять в воду уставился, блин, ебнулся совсем, поц. Э-э, дедуля, ты чего? Давай пойдем выпьем по кружечке, у меня деньги есть, ты не смотри, что у меня джинсы драные, это нарочно.

Алий Маратович вздыхает. Поворачивается к Кате, снимает черные очки, кладет в нагрудный карман своего кремового пиджачка.

Я хотел уйти красиво, Катя.

Пойдемте, Катя, пойдемте. Конечно. Пошли туда, в сторону центра. Все-таки вниз идти, не вверх, а я устал сегодня что-то. Погода-то какая, ясная. Я люблю Москву. Вы любите Москву?

А за что ее любить? Ну люблю.

Я вот всегда любил Москву, Катя. Вам не претит моя стариковская словоохотливость? Это издержки возраста, это неизбежное. Москву испортили, говорят, мол, не та она, не Москва уже. Снобы они, Катя. То зверушки им не те, ну на Манежной которые, Петр в трусах им не угодил, щиты рекламные там и сям, светят неоном не там, где надо. Все правда, а все равно хороша. Как вам кажется? А? Вон, Новодевичий, не хорош разве в лучах заходящего солнца, а небо-то какое сегодня, а? А вон там, левей…

Ты чо, дед, мы на экскурсии?

Замолчал. А про себя продолжает, бродит взором по зубчатой панораме города, по зеленоватому на востоке небу, перечерченному цветным полосами дыма выживших ТЭЦ. Трубы, колокольни, сталинские шпили, лужковские башенки. А это что такое там, левей Новодевичьего? Хм. А, это башня у моста. Точно, мост Багратион, застекленный, бликует. А это еще что за чудо-пенек? А-а, это на Павелецкой, напротив метро, высотка такая безверхая. Почему безверхая, непонятно. Хорошо, пусть будет безверхая. Мост под ногами идущих дрожит, замирает, поезд с Юго-Западной прибыл на возрожденную станцию Ленинские Горы. Вновь полотно многострадального моста пробрало дрожью, поезд покатился под уклон. Катя думает о своем, о женском. Старик в уме пересчитывает сталинские высотки по головам: площадь Восстания, МИД, гостиница Ленинград, на Котельнической, так-так, одна за спиной, пять. Где ж еще две? A-а, вон она. Красные Ворота. А где ж седьмая? Тьфу-ты, Украину забыл. Все, сошлось. А там вон, видите, Катя, левее Украины, видите Украину? Новая высотка вон там, без шпиля пока, на Соколе.

Блин. Триумф-Палас, что ли? Вот уродство-то, совок голимый.

Вы правы. Катя, уродство. Было и будет, урод на уроде сидит и уродом погоняет, а это и есть Москва, да-да, а все вместе, знаете, как организм. Не музей, не мумия, что уже неплохо, согласитесь. Большой организм, большой город, живой город. Хорошо. Очень хорошо. А я вот хотел уйти, Катя, между прочим. Красиво уйти. Надо уходить красиво, не когда тебя просят надо уходить, боже упаси. Самому надо уходить. Однако хватит об этом. Да оставь ты в покое бутылку! Нелепо, ей-богу. Как хочешь, впрочем. То есть как хотите. Не мне вас, Катя, учить. Я уж свое отучил.

Катя размахивается широко и швыряет пивную бутылку в черную бездну реки Москвы. У меня, деда, проблема. Но, боюсь, тебе мне не помочь. Девственности, деда, надо мне лишиться. Причем срочно. До понедельника. Такие вот, деда, дела.

Смеется, поц старый. И правда, смешно. Ну что ты ржешь, как поц? Глупый дед какой-то попался. Ща лопнет сосуд какой-нибудь в башке и пиздец, вон как надулся на виске сосуд. Мама мия, да он совсем старый. Может, ему уже сто? А я со своими половыми проблемами. А у него не то что не стоит, он уже забыл, что это такое «стоит». Нет, не так: он забыл, что это такое «член», я знаю, так бывает. Почему они писаются-то, старики. Хочет поссать, а не знает, как это сделать, то есть не как, а чем, вроде была какая-то штуковина, а где что — непонятно, ну а сил нет терпеть и все под себя. Фу. Пойду-ка я, он, наверно, воняет. Нет, вроде не воняет.

Дедуля, а можно вас спросить? Это деликатный вопрос я понимаю но интересно. Если не хотите не отвечайте канешна. У вас это самое ну короче стоит хоть иногда? Блин ну и вопросы я задаю. Что у него там может стоять. А чо? Я читала где-то забыла где там дедок вот такой зажигал по полной программе. Так что кто знает говорят же седина в бороду а бес в ребро. Хм. Борода не растет вроде татарин наверно у татар борода не растет. Зато другое растет. Может там порнушку внук принесет а он по-тихому днем когда внук в школу пошел включит видик и смотрит и давай типа наяривать под музычку. Фу. Гадость какая. Нет, не буду спрашивать не тронь клопа, вонять не будет, говорит народная мудрость. Прислушаемся к ее голосу.

Деда, можно задать вопрос? Это самое, бестактный.

— А зачем задавать, если он бестактный? — А интересно. — А и не буду отвечать. Позволь уж мне Катя, уклониться от ответа на этот вопрос, который вы же сами справедливо признали бестактным. Что до внука, то он не живет со мной. Один я, Катюша, совсем один я живу. Тихо живу, хорошо. Ничью жизнь не заедаю. Не станет меня, и не заметит никто. Какой же длинный мост.

Все, не блестят уже купола Новодевичьего. И то сказать, к ночи дело идет. А скоро, Катя, дни станут коротки. Вам хватает времени в сутках? — Чево? — Ну я имею в виду двадцать четыре часа в сутках это мало или много, как вам кажется? Мне всегда казалось мало, сколько себя помню, а помню я себя с трех лет, представьте себе. Очень длинный день у меня сегодня, будто время остановилось, ну замедлилось хотя бы. Ну и переход, однако, отгрохали, как из фильма фантастического, но нам туда не надо. Куда нам надо — непонятно, но туда не надо наверняка. Свернем, пожалуй что, на Хамовнический вал. Вот ведь тоже