— Исидоро Антонио Гомес, — сказал наконец тип, разделяя слова паузами, словно выбирая, что сказать, — я вам объясню, зачем вас сюда привезли.

Тип поигрывал крышкой зажигалки. Должно быть, его кресло было удобным, потому что он позволил себе откинуться назад, чтобы иметь возможность закинуть ноги на стол.

— Должен сказать, мой уважаемый, вы — или человек очень умный, или полный идиот. Ни больше ни меньше.

Только после этих слов Гомес на него взглянул и сделал очень удивленное лицо — все казалось ему чересчур наигранным.

— Вот дерьмо, как они тебя разделали, сынок. Твою мать… Ну что ж. Мне тут приходится принимать нелегкое решение, и, чтобы его принять, мне нужно найти ответ на свой вопрос. Это понятно?

Он сделал паузу и открыл тетрадь, лежавшую сбоку от него, которую Гомес до этого не заметил. Там была куча записей.

— С тех пор как охранники вытащили вас из душевых (и вы еще легко отделались, потому что если бы этот Гадюка не порезался так неудачно и остальные заключенные не позвали бы охранников, чтобы ему помочь, то вас, мой друг, всего бы исполосовали, и вы истекли бы кровью, как свинья на скотобойне, вот и сказочке конец), с тех пор я не вылезаю из вашего дела. Но все равно, не думайте. Я о вашем деле уже знал. Ну, вас нет, а дело — да. По крайней мере, его первую часть. Остальное пришлось прочитать, чтобы быть в курсе. Что с нами творят случайности, боже мой. Вы слышали про то, что мир похож на платок? Кажется глупостью, но я каждый раз убеждаюсь в этом все больше и больше.

Он перевернул несколько страниц своей тетради, пока не нашел нужную. Потом начал не спеша переворачивать по одной, как бы отмеряя сказанное.

— Так. Шаг за шагом. Что касается дела об убийстве этой девушки… ну это ужасно, это ужасно. Но это не мое дело. На самом деле мне это ни черта не интересно. Но я заметил, что на месте преступления вы не оставили ничего, что могло бы вас уличить, и после содеянного вы благополучно смылись, чтобы полиция не смогла вас сцапать. Я все правильно говорю? И провели три года тихо, словно служка, так что никто не мог до вас докопаться. Я думаю об этом и говорю себе: а этот тип умен. Но потом я узнаю, что было дальше — видите ли, дело заканчивается тем, что вас схватили, потому что вы ехали «зайцем» по Сармиенто и устроили мордобой с контролером. И тогда я говорю себе: да этот тип — полный придурок. Но, с другой стороны, вы ведь понимали, что эти ребята из Суда не имеют ничего, чтобы связать вас с делом, про которое я тут говорил, и я себе говорю: ну хорошо, не беречься же ему теперь всю оставшуюся жизнь; это умный тип. Но продолжаю и узнаю, что в Суде вас допрашивают, и вы там просто арии поете, совсем как Палито Ортега, и тогда я чувствую, что поторопился с выводами. Друг мой, я говорю все это со всем уважением, я верю, что вы — полный и заслуженный идиот. Но потом я узнаю… Видите ли, это моя работа — узнавать. Что поделать? Я этим живу. Узнаю, что вы приземляетесь в Девото, и целый месяц проходит без того, чтобы вам подрали задницу, и у меня опять зарождаются сомнения. Может, этот парень все же умник, каких мало? Но потом узнаю, что вас посещают Гадюка с Кике Домингес, а они такие славные ребята, что прямо сил нет, и к тому же они — парочка по всем законам, им только золотых обручалок не хватает. Так вам не приходит в голову ничего лучше, как среагировать словно пятнадцатилетняя девственница, которая боится, что ей не окажут должного уважения, мордуете бедного Кике и заставляете тем самым Гадюку отделать вас под орех. И осторожно, то, что я говорю про Гадюку и Кике, знает даже булочница на углу. И если после месяца вы ничего не узнали и не поняли про этих двоих, то это заставляет меня вернуться к своим пессимистичным мыслям по поводу вас, Гомес, то есть считать вас полным идиотом.

Он сделал паузу, чтобы передохнуть.

— Поставьте себя на мое место, Гомес. Это не так просто. При подведении итогов с чем мне остаться — с воспоминаниями о вашем тихом поведении здесь, в тюрьме, в течение целого месяца или с воспоминаниями об этой бойне со сладкой парочкой, которая приносит окружающим меньше вреда, чем овощной салат? Не знаю… не знаю… С другой стороны, я верю в то, что вы — везунчик. Вы верите во всю эту ерунду с удачей? Я — да. Я верю, что есть те, кто находит удачу на свою задницу, а есть те, кто ее не находит, и мне кажется, что вы на свою находите удачу, что я могу еще сказать. Посмотрим на все это так: удачно слинял, когда замочил девчонку, смылся, когда сели на хвост, легко отделался здесь, когда чуть не замочили. Если же посмотреть с плохой стороны, то нужно остановиться на следующем: как идиота задержали в поезде, как последнее трепло вел себя на допросе, да и устраивать мордобой здесь в душевых тоже не стоило. Но, несмотря на то что во многих ситуациях вы вели себя как баран, жопа-то ваша все еще цела, я ясно выражаюсь? А это важно в тех людях, которых выбираешь для работы.

Он сделал еще одну паузу, чтобы зажечь следующую сигарету. Он предложил ее Гомесу, но тот отказался.

— Хочешь, я предоставлю еще одно доказательство, что жопа у тебя высшей пробы? То, что ты здесь, парень. Здесь, напротив меня, и я могу быть твоим новым шефом. Как тебе это? Посмотрим и с такой стороны. Мне нужны новые люди — и ты появляешься здесь, прямо к случаю, как с неба свалился.

Он надолго замолчал, а потом продолжил:

— И еще кое-что, Гомес. Тебе не нужно знать точную причину, но… используя тебя, я позволю себе удовольствие испортить жизнь одному типу, который первым испортил жизнь мне, понимаешь?

Лысый отрицательно помотал головой, словно не мог поверить в то, как удачно складываются обстоятельства.

— Но оставим это. Не забивай голову. Забудь про последнее. Хватит с тебя заботы о том, чтобы как следует выполнять работу, которую я тебе поручу.

Сделал последнюю затяжку новой сигареты. Выпустил дым в потолок. Провел рукой по лысине.

— Надеюсь, что меня-то ты не заставишь выглядеть дураком, ведь так?

Чапарро думает о том, что если в жизни и есть возвышенные моменты, то это один из них. Перфекционист, который сидит у него внутри, нашептывает: возможно, это еще более возвышенный момент, чем может показаться. Однако сидящий в нем рационалист быстро отметает всякие возражения, потому что счастье, облачившись в сладкое спокойствие, начало убаюкивать его.

Настает вечер, и он — с Ирене в ее кабинете. Здание Суда в это время пустынно. Они только что выпили кофе, Ирене улыбается после долгого молчания, в течение которого их вопрошающие взгляды перекрещиваются над ее рабочим столом. Такие молчаливые моменты всегда неудобны, но, несмотря ни на что, Чапарро наслаждается ими.

Он чувствует, что в течение этих последних месяцев что-то сдвинулось с места или изменилось, и не столько в нем самом, сколько в этой женщине, сидящей напротив, в которую, он прекрасно это знает, влюблен. Они виделись несколько раз с тех пор, как Чапарро решил не идти на собственные проводы, а вернулся, чтобы попросить у нее свою старую машинку «Ремингтон». Наверное, раз шесть или семь. Всегда точно так же, как и сегодня, по вечерам. Первые два или три раза Чапарро старался избежать неизбежного, не хотел выглядеть смешно. А потом уже нет. Ирене, как это ни странно, прямо объяснила ему, что ей приятны встречи с ним и она не хочет, чтобы он каждый раз специально искал для этого причину. Она сказала ему это по телефону. Чапарро жалеет, что не мог видеть ее лицо, когда она произносила эти слова. Но в то же время он подозревает, что не хотел бы, чтобы она видела его, задрожавшего от волнения, в тот миг. Какое лицо должно быть у человека, когда он слышит такое?