На подступах к следующему вагону изрядно похолодало. На себе не ощутила: слишком разгорячилась от своей целеустремленности. Сама не почувствовала, но поняла, глядя на кутающихся пассажиров, восседающих на крайних лавочках и окончательно разобралась, завидев губы стоящих в тамбуре. Натурально синие губы! Мама родная! Как в покойничью компанию попала. Три одинаково и совсем не по-осеннему закутанных взрослых существа и тонюсенькая девочка в вязанной шапочке с двумя головами — одной родной, человеческой, другой утиной, в виде бубона к шапочке присобаченной. Стоят, трясутся, напряженно всматриваются в дыру на двери — то ли мазохисты, то ли ждут станции. Вот почему весь народ в предыдущих вагонах толпится — в этом стекло на двери отсутствует.

Сама уже начинаю подмерзать, хватаюсь за ручку межвагонной двери, ныряю дальше. Вот она — воля вольная. Интересно, какому ж такому бандитскому нападению подверглась эта бедная электричечка. Ни одного пассажира, и ни одного стекла в окнах! Разгоняюсь, бегу по темному проходу. Цирк, да и только. Три задних вагона забиты битком, остальные, похоже, не пригодны к использованию. Разве что мясо в них можно перевозить, чтоб не размораживалось…

Электричка отстояла положенные мгновения на станции, рванулась, обретая мощь. Набрала вдруг солидную скорость и гудит грозно и басовито. Вспоминается песенка Дыркина про самолетик, у которого был /пароходик сердца/ и /пароходик легких/, который /увидел пароходик и сгорел до тла, может от любви, а может от зависти…/. Наша электричка, похоже, влюбилась в самолет и хочет теперь ему уподобиться.

А я все бегу, бегу и очищаюсь тем от всего накопившегося. За окном частоколом столбов проносятся бесстыжие голые деревья. Увеличиваю скорость, чем заставляю их слиться в единый забор. Я — молодец! Я — не бездействую, стремлюсь к цели! Доберусь до места назначения быстрее всех в этой электричке, правда же?

Останавливаюсь, чтоб отдышаться. Хватаюсь за холодную спинку лавочки, прижимаюсь лбом, восстанавливая силищи… И вспоминаю вдруг — муторно на душе даже как-то делается от такой моей внезапной похожести — вспоминаю, как когда-то так же бежала Марина Бесфамильная, а я ее тогда высмеивала.

Дело было в канун новогодней ночи. Обе мы, — далеко не трезвые, но готовые продолжать празднование, — переезжали с редакционного банкета на другой — семейно-дружественный. Хитро тогда так вышло, что новый год мы должны были встретить в одной компании.

Не мир тесен — прослойка тонка. Те, кто приглашал меня, оказались близкими друзьями Жеки — лучшего Маринкиного мужа, которого она совсем не ценила и, в конце концов, бросила, не забыв сохранить при этом удобные дружеские отношения

Увлеченно обсуждая какие-то очередные гнусности (с моей Мариной же о погоде не поразговариваешь, с ней — обязательно о тяжелых судьбах человечества или последствиях сексуального опыта), мы дважды проезжали станцию, на которой нас должен был поджидать Жека. Маршрут мы знали великолепно, на ногах, хоть и не твердо, но держались, соображали сносно, но всякий раз, подъезжая к нужной станции, были так увлечены очередными дебатами, что ни на прекращение движения поезда, ни на объявление диктора внимания не обращали.

— Ах, Мари-ина! — в подпитом состоянии, я всегда звала ее с удвоенным «и», отчего половина знакомых, знавших «Мариину» от меня, были уверены, что это ее фамилия. — Мариина! Мы снова проехали станцию!

— Не выдумывай! — Маринка строго нахмурилась. — Мы идиотки, но не настолько! — и тут же свела все к сути нашего спора. — Просто ты боишься движения, и потому тебе мерещатся остановки, которых еще не было.

Эта оценка меня — совершенно, надо заметить, не справедливая — пришла Марине в голову после нашей посадки в вагон. Дело в том, что мы страшно опаздывали и Маринка, с отчаяньем в глазах, неслась по переходу, расталкивая всех на своем пути.

Не то, чтоб она была такая уж порядочная, но на встречи с бывшим мужем предпочитала не опаздывать. Жека обожал насмешливо обличать Марину в непунктуальности, потому, из вредности, она всегда старалась при нем приходить вовремя.

И вот мчится моя госпожа Бесфамильная по переходу, вскакивает на эскалатор и продолжает бежать, как ужаленная. До этого я ее еще пыталась поддерживать, но тут плюнула:

— Ну, куда ты! — кричала я ей вслед. — Видишь же, поезда еще нет! Постой спокойно на эскалаторе. Эту штуку для того ведь и придумали, чтоб она тебя, отдыхающую, вниз везла.

— Ты апатичная фаталистка! — возражала Марина. — С каким темпом тебя течение несет, с тем и мчишься! А кто будет миру оказывать содействие? Забываешь, подруга, о волшебной силе старания! Если, несмотря ни на что, вложить его в процесс, то тебя заметят, выделят и поощрят успехами!

— Кто? Кто заметит? — фыркнула я, поражаясь, как причудливо искажает людям мышление алкоголь.

Надо заметить, смеялась я не одна, потому что наш разговор расползся теперь на длину всего эскалатора. Я еще стояла на верхней половине лестницы, а Марина уже одолела три четверти пути. Развернувшись ко мне, она говорила и ни на секунду не переставала спускаться спиной вперед по ступенькам.

— Кто поощрит? — возмущенно переспросила она, обдав парами своего любимого коньячка очередного обогнанного пассажира. — Тот, кто всем этим управляет. — она широко развела руки, показывая вокруг и имея в виду явно не директора метрополитена. — Бог, вероятно. Должен же он быть? Если бы его не было, весь наш сложный мир и мгновения бы не простоял, все здесь рухнуло бы к чертям собачьим…

С этими словами она оступилась и, компрометируя всевышних, обязательно рухнула бы, если б ее не подхватил под руки крупный мальчик в потресканном кожаном пальто. Стараясь уворачиваться от Маринкиного сопротивления, он развернул ее в нужную сторону, и поставил на ноги. Бесфамильная, даже не поблагодарив, тут же побежала вниз.

В вагон мы с Мариной зашли одновременно, потому что еще минуты три, весело препираясь, ждали поезда. Спорили довольно серьезно, пытаясь установить, стоит ли спешить, когда твоя спешка едва ли ускорит происходящее больше чем на мгновенье.

— Ну конечно стоит! — перекрикивала гудение поезда Марина. — Не важно, что время, которое ты сэкономишь, будет ничтожно мало. Ведь энергия, вложенная в дело, не пропадет зря. Она как бы зачтется тебе в подведении итогов и награждении результатами…

— Да это ты фаталистка, Мариина! — не унималась я. — Неисправимая, горячая, очаровательная… Выплеснув какую-то там энергию, ты всерьез надеешься, что судьба сама разберется, куда бы ее приложить, да еще и приложит обязательно на благо… Не так все сладко! Хочешь чего-то добиться — нет, я не пробовала никогда, но знаю, что это верно — хочешь чего-то добиться, так сама прилагай усилия в нужном направление. Причем не распыляй их впустую. Следи, когда нужно усердствовать, а когда — приберечь силы для чего-то значимого, не напрягаясь там, где все равно ничего не сможешь изменить. Судьба не обязана исполнять при тебе роль распределителя энергии. И вообще, глупо надеяться на какие-то там призы и поощрения за усердие. Это так по-детски, Мариина, и это так на тебя похоже!