Магадан Д. А. Климову пригласил Анатолий Николаевич Костырин, давний друг Козина (в Караганде жили родственники его жены). В Магадане гостья месяц прожила в семье Костыриных.

Встретив холодный прием кумира, Климова вернулась в Казахстан. Но эта женщина, видимо, поняла, что Козин – главное дело в ее жизни. Приехав второй раз, повела себя более решительно и напористо. При удобном и неудобном случае рассказывала, что с 14 (иногда и с 12) лет полюбила голос певца, что ей приснился «вещий» сон – в руках она держит голого младенца (Козина) и она якобы по велению Бога должна о нем заботиться… и позаботилась!

Козин отличался крепким здоровьем, ни разу ничем не болел. Как-то он позвонил и пригласил меня и мужа в гости. Я ответила, что у меня грипп и я боюсь его заразить. «Меня никакая зараза не берет, – сказал В. А. – Обещаю вам дожить до 2000 года».

В марте 1993 года открылся «Салон Козина». Дина Акимовна поселилась в этом салоне. Взялась за трудное для себя дело – кормить маэстро. Главное ее «фирменное» блюдо – вареные яйца, которые ему, видимо, страшно надоели. Когда я принесла ему домашнего борща, он с удовольствием поел. Угощала я его и домашним вареньем (сладкое В. А. любил). Моя подруга Л. И. Ягунова пекла для маэстро яблочный пирог – мягкий и сладкий. Соседка Зина кормила его квашеной капустой, брусникой… Каждый помогал чем мог. Над Козиным взял шефство А. В. Антошкин, руководитель фирмы «Магаданморепродукт», Герой Соцтруда.

Благодаря Антошкину к 90-летию Козина питерская фирма «Отава» выпустила пластинку с его песнями. Я была на ее презентации. В салоне собралось много приглашенных, среди них мэр города Г. Е. Дорофеев и даже гости из Японии. Д. А. Климова была в обычном репертуаре – полчаса рассказывала вещий сон о голеньком ребеночке. В. А. сидел в кресле и недовольно морщился. К виновнику торжества подходили люди с пластинками и просили дать автограф. Я ему помогала, называя фамилию, имя, отчество. Дине это не понравилось. «Это мое кресло!» – сказала она ревниво. Я на него не претендовала.

Козин очень любил свой салон. Сюда к нему приходили и учителя школ – пели «Осень», «Дружбу», он им аккомпанировал. Бывали и учащиеся музыкальных школ, военнослужащие.

Зимой 1994 года я провела у Козина в салоне часа четыре, он почему-то не хотел меня отпускать, сердился. Я обещала, что зайду. После театральной премьеры, выйдя из театра, я взглянула на окна салона на четвертом этаже. Они светились. Я постеснялась зайти – вроде поздно уже. День В. А. проводил в салоне, а спать уходил в «хрущевку».

Утром того хмурого ноябрьского дня 1994 года в салоне он не появился. Открыть дверь квартиры Д. А. не могла: Козин ключи ей, по-видимому, не доверял. Приехал начальник управления культуры В. В. Савченко. Из театра позвали Евгения Воробьева, тот вскрыл замок. В. А. лежал у двери, встать не мог. На «скорой помощи» его отвезли в областную больницу. Находился он почему-то в травматологии в отдельной палате. Д. А. там и ночевала, вела дневник. Я дважды навещала больного. В. А. сильно ослаб, говорил еле слышным голосом. При мне просил пить.

Последняя легенда эпохи

Еще в прошлом году я знал, как закончу свою повесть, потому что получил одно письмо, где дана удивительно точная оценка творчества Козина. Впрочем, здесь необходимо отступление. Минувшим летом в Москве у меня состоялось совершенно непредвиденное свидание с одной давней знакомой, выпускницей Щукинского театрального училища, в настоящее время живущей в Париже. В Москве, как и я, она была в отпуске. Естественно, случайно встретившись после стольких лет разлуки, мы поначалу говорили довольно безалаберно, пока речь не зашла о Козине.

– Ты знаешь, – сказала моя знакомая, – я без слез не могу слушать его голос. Почему? Трудно объяснить. Возникает связь, что ли, с утерянным. Голос Козина мне о многом говорит, а не просто поет. Поэтому не смогла удержаться: купила в Париже его пластинку и вот слушаю – и плачу.

А теперь можно привести текст письма, которое пришло на областное радио после одной из передач о творчестве Вадима Алексеевича Козина. Оно подписано – «жительница Магадана».

Уважаемый редактор, шов. Мазуренко! Спасибо огромное за передачу Вам и Вадиму Алексеевичу! Звучат по радио песни Козина.

Как же воспринимаются они сегодняшним слушателем? В передаче упоминается об огромной почте певца, о телефонных звонках почитателей таланта. Восхищаются, благодарят, просят чаще выступать, вспоминают. «Вспоминают». Это глагол огромной бездонной, ностальгической глубины. Далеко не все отваживаются звонить пожилому кумиру, говорят между собой, делятся своими ощущениями, просто молчат, плачут. Так вот, об этих слезах. Человеку свойственно через все свои трудные, серые, затурканные годы тянуться душой к светлому, сладкому началу жизни – детству, юности. А для многих (ох, для многих!) эта светлая красивость, эта поющая юность была связана с пластинками Козина. Заплачешь тут – ведь никогда уже не вернется не только юность, но и бездумная вера тех лет, тот вожделенный, алкаемый всеми феномен красоты звучания песни, одним из живых воплощений которого призван был стать Вадим Козин. Да, он невольно стал символом отрыва людей от тех серых «стахановских» будней, воспарением над ними и, опять же, – ностальгией по какому-то далекому прекрасному, которому уже не было места среди бетонного грохота пятилеток.

И еще о слезах, несколько неожиданных, но понятных. Это уже слезы не ровесников наших родителей, а самих сорока-и сорокапятилетних. Они, как я знаю из разговоров, слушая радиоголос Козина, плачут по уютному своему детству, где живы молодые родители, где крутится заводной патефон, где все хорошо-хорошо-хорошо. Для них голос певца – хрупкий и мучительно-сладкий мостик через жизнь – туда, к началу, в рай защищенности и родительской опеки. И ходят наши ровесники по музыкальным магазинам, как за инъекцией прошлого: «Нет ли у вас Козина?»

Плачет, услышав песни Козина, незрячий поэт с трагической судьбой, плачут русская парижанка и ее ровесница из Магадана. Нет, я не хочу утопить героя своего повествования в слезах, да и слезы слезам рознь. Те, о которых идет речь здесь, теплые и светлые, они обновляют и очищают души людские, облегчают страдания.

* * *

Стою в почетном карауле и не могу поверить, что караул этот у гроба Вадима Алексеевича Козина. В двух шагах от меня его лицо, мраморнонеподвижное, застывшее навеки, никогда не разомкнутся отныне эти губы, не услышим мы въяве этот Богом данный голос