— Видала? Вот этого всего через месяц не будет. Я теперь бегаю по утрам. До четырех миль в день. Неплохо, правда? — И он застенчиво улыбнулся.

— Да здорово, конечно. Только зачем это? Ради кого стараешься?

Он посмотрел на меня искоса и объявил:

— Ради тебя.

— Что? Не надо ради меня ничего делать!

— Нет, надо, — наступал он. — Ты вот смотри, как хорошо выглядишь! Я на тебя взглянул, и мне стало стыдно. Я подумал: вон Вилли Аптон какая! Без пяти минут доктор философии, и выглядит даже лучше, чем в старших классах с той своей шикарной причесочкой. А ты, Зики, по сравнению с той нашей королевой просто полное дерьмо, подумал я. А я, знаешь ли, не привык чувствовать себя полным дерьмом. По сравнению с кем бы то ни было.

— Ха! А я вся шикарная?

Фельчер наклонился ко мне, и в его зеленых глазах мелькнул знакомый мне озорной огонек, который так сводил с ума девчонок.

— А что, нет? Только вот почему ты домой вернулась? Расскажи. Сядь спокойно, расслабься и расскажи старому доктору Фельчеру, что там у тебя стряслось, детка.

Особенно тронуло меня это «детка» — я всегда велась на такие нежности. В глазах у меня защипало, и пришлось опустить их, чтобы слезы не потекли наружу. В этот момент вернулся Питер с полным подносом стаканчиков.

— Мы с Зики научим тебя пить — покажем, как пьют настоящие темплтонцы. Правда, Зики? — возгласил он.

— Правда, — отозвался Фельчер. Они как-то странно переглянулись, но мне совсем не хотелось вникать, что бы могли означать эти взгляды.

Я взяла стаканчик и опрокинула его одним глотком, даже не поморщившись.

— Во-первых, — заговорила я, радуясь, что Питер так и не заметил моего кислого настроения. — Во-первых, я и так темплтонка. Самая настоящая темплтонка. — Я опрокинула другой стаканчик и продолжила: — А во-вторых, я уже и так умею пить. — Только после второй порции я поняла, что хватанула виски.

Фельчер слегка присвистнул, и у него вырвалось:

— Ого!

— Ладно, игра пошла, — произнес Питер. — Называется «ковбойское лицо». Правила, надеюсь, все знают?

— А что там знать? Выпиваешь стакан и делаешь вид, что тебя не берет. На роже ничего не должно быть написано. — И Зики проиллюстрировал сказанное, выпив свою порцию с таким бесстрастным лицом, словно пил не виски, а воду.

— Отлично, договорились. — Питер тоже опрокинул стопку. Ноздри его при этом слегка раздулись, подбородок несколько окаменел, и мы с Фельчером дружно признали: за такую слишком уж нарочитую «ковбойскую рожу» Питеру не полагается ни одного очка.

Где-то после пятой стопки Фельчер положил руку на мою голую коленку, и возражать я не стала. Коленка у меня замерзла, вот я и подумала — пусть греет. Где-то после седьмой стопки Питер Лейдер заметил руку на моей коленке. Смерив нас внимательным взглядом, он пояснил: «Пойду-ка схожу на горшочек», — и, шатаясь, стал пробираться сквозь толпу.

Оставшись наедине с Фельчером, я обвела затуманенным пьяным взглядом бар и вдруг поняла: жизнь не так уж плоха, как мне казалось. У музыкального автомата под какое-то мужененавистническое кантри самозабвенно отплясывал Бобби Джин Ламарк, Фельчер орал мне в самое ухо что-то про утиную охоту, и я думать забыла на время о своих личных проблемах. Меня одолевала приятная сонливость. К нашему столику Питер вернулся не один, а под ручку с невысокой пухлой девицей, явно туристкой. На голове у нее красовалась бейсболка, надетая козырьком назад, под глазами черные крапинки туши — наверное, сморгнула, не досушив ресницы.

— Ребята, познакомьтесь: это Хитэр. Хорошенькая, правда?

— Восхитительная! — сухо согласился Фельчер. — Сколько тебе лет, детка?

Она заморгала, вопросительно глядя на Питера:

— Восемнадцать?..

— Ну? Слыхали? Восемнадцать. Очень солидный возраст, — проговорил Питер. — Мы вот собираемся немножечко прогуляться к озеру. Я рассказывал ей про Глимми и прочее. Про чудовище рассказывал. Ей было очень интересно.

— Ага, это ж так круто! Чудовище, надо же! — затрещала девица. — И такой вечер сегодня! Правда? Цветочки, луна…

— Пока, детка, — хмыкнула я. — И будь поосторожнее, а то он у нас первый бабник тут, этот наш Питер-Лейдер-Пудинг-Пирожок.

— Да-а?.. — Она захихикала и потрусила за Питером к выходу.

Мы с Фельчером наблюдали за ними в окошко. Питер стянул с себя свой желтый свитер и накинул на плечи спутнице. Девчонка просияла.

— Ну надо же! Питер Лейдер и впрямь умело клеит девчонок, — обернулась я к Фельчеру.

— А я тебе что говорил? — Он вдруг ткнулся носом в мое в плечо. — Ты так здорово пахнешь, Вилли Аптон. Что, интересно, у тебя за духи? Так прямо и хочется съесть тебя!

— Это просто мыло такое. — Я высвободила коленку из-под его руки. — Мне пора домой.

— Что, уже?! Только пол-одиннадцатого!

— Ну и что? Я достаточно нажралась, чтобы оценить твою привлекательность.

— М-да?.. — Он явно обиделся.

— Прости, — сказала я.

Вложив в улыбку все свое обаяние, он спросил:

— Так, значит, мне можно пойти с тобой? К тебе?

— Ни в коем случае, — ответила я.

— Почему? — недовольно спросил он.

— Потому, Фельчер, что ты не женат на той, с кем имеешь двоих детей. Не обижайся, извини. Мы с тобой просто останемся хорошими друзьями.

— Но проводить-то тебя хоть можно?

— Не надо. Тут идти всего два квартала. И знаешь что? Я просто не хочу, чтобы меня видели с тобой.

Он заметно сник и отвернулся.

— Злюка ты какая, Королева. Всегда такая была, — проговорил он, и я пошла к выходу, крикнув «пока!» девчонкам, которые, как я поняла, втихаря за мной наблюдали — как я ухожу одна, а не с этим жеребцом Зики Фельчером.

Воздух к ночи посвежел, и кожа моя покрылась пупырышками. Напротив через дорогу, в баре отеля «Питт», тоже полным ходом шла пьянка, только публика здесь была другая — старые городские забулдыги, вечно сидящие до последнего. Оставалось только надеяться, что человека, который приходился бы мне отцом, не было среди этих красноносых алкашей с обвислым брюхом и сальными жидкими волосами. По обочинам Главной улицы были припаркованы остатки телевизионных грузовиков, приезжавших снимать Глимми. Флаг на высоком шесте на перекрестке Главной и Пионеров хлопал на ветру, а впереди, у самого начала улицы Пионеров прерии черной манящей далью простиралось озеро. Мне вдруг захотелось войти в его маслянистую черноту и оказаться посреди отражающихся в ней звезд — точно так же как когда-то хотелось старшекласснице, думавшей, что она знает на этом свете все, поскорее войти в большой и широкий мир, который, как ей казалось, она непременно завоюет. Но, идя через парк, я подвернула лодыжку, выругалась и сняла одну босоножку, потом поняла, что совсем не хочу ковылять домой как Квазимодо, и сняла вторую.