Чуть раньше они разрезали вишнево-шоколадный торт, приготовленный шеф-поваром, ну а в остальном вечер ничем не отличался от прочих. Никто из хозяев таверны не стал устраивать себе выходной. Оба работали не щадя себя и все заработанные деньги, за вычетом накладных расходов и арендной платы, делили пополам.

– У меня кое-что для тебя есть. – Юсуф вынул из кармана маленькую коробочку.

Мне нравилось наблюдать за тем, как он менялся, оказавшись наедине с Йоргосом. Когда Юсуф разговаривал с нами, растениями, то практически переставал заикаться, так же как и тогда, когда в таверне не было никого, кроме них двоих. Наедине со своим возлюбленным Юсуф почти полностью избавлялся от мучившего его всю жизнь дефекта речи.

Йоргос с улыбкой, смягчившей точеные черты его лица, приподнялся на локте:

– Эй, мы, кажется, договаривались в этом году ничего друг другу не покупать! – Он все-таки взял коробочку, сияя от предвкушения, точно ребенок в ожидании конфетки, развернул папиросную бумагу и вынул карманные часы на цепочке. Золотые, сверкающие. – Боже мой! Они прекрасны, хрисо му[17], спасибо тебе. Но зачем было так тратиться? Они наверняка стоили целое состояние.

– Открой их. Там с-с-стихи, – улыбнулся Юсуф.

На внутренней стороне крышки были выгравированы строки стихотворения – буквы мерцали, будто светлячки в ночи. Йоргос прочел вслух:

– Прибытие написано тебе на роду. / Но путешествуй неспешно… О, Кавафис!

Кавафис был любимым поэтом Йоргоса. Перевернув часы, он обнаружил две выгравированные там буквы: Й и Ю.

– Тебе нравится? – спросил Юсуф.

– Нравится?! Я их обожаю! – Голос Йоргоса дрожал от переполнявших его эмоций.

Улыбка на лице Юсуфа почему-то увяла. Глаза стали печальными. Он задумчиво взъерошил другу волосы. Затем притянул к себе и нежно поцеловал. Я знала, что тревожило Юсуфа. Накануне он нашел записку, прилепленную к двери жвачкой. Короткое трусливое послание без подписи на ломаном английском, из вырезанных из газет букв, в грязных пятнах и в чем-то красном, похожем на кровь, что, возможно, и впрямь было кровью. Юсуф несколько раз перечитал записку и эти отвратительные слова: «содомиты», «гомики», «грешники», вонзавшиеся прямо в тело, перерезая вену рядом с сердцем и расковыривая рану; не свежую рану, а старую, так до конца и не зажившую. Его с детства постоянно дразнили и высмеивали за недостаток мужественности, за то, что он не настоящий мужчина, сперва родственники, затем ученики и учителя в школе, даже совершенно незнакомые люди. Издевки и колкости внезапно перерастали у обидчиков в немотивированные припадки ярости и презрение. Юсуф никогда толком не понимал, чем это обусловлено. В общем, ничего нового, но вот угрозы он получил впервые. Однако Юсуф решил не делиться своими опасениями с Йоргосом, не желая травмировать любимого человека.

В ту ночь они долго болтали, не давая мне уснуть. Я шелестела листьями, желая напомнить им, что фиговые деревья тоже нуждаются в отдыхе и сне. Но любовники, поглощенные друг другом, меня не замечали. Йоргос выпил немного вина, заполировав его фирменным ликером Панагиоты из плодов рожкового дерева. Юсуф, совершенно трезвый, тем не менее вел себя так, словно был слегка навеселе, и смеялся каждой глупой шутке друга. А потом оба дружно запели. Боже мой, у них были просто чудовищные голоса! Даже Чико пел лучше, чем они.

Перед рассветом, взвинченная и измученная, уже почти засыпая, я услышала, как Йоргос прошептал, словно разговаривая сам с собой:

– Это стихотворение Кавафиса… Как думаешь, нам когда-нибудь удастся покинуть Никосию? Не пойми меня неправильно, я обожаю этот остров, но иногда мне хочется, чтобы мы с тобой жили там, где есть снег!

Они собирались попутешествовать и даже составили список городов, где хотели бы побывать.

– К-к-кого ты обманываешь? Мы оба знаем, что никуда не уедем. – Всплеск эмоций Юсуфа граничил с отчаянием. – Птицы могут покинуть остров, а вот мы – нет! – Юсуф махнул рукой в сторону Чико, мирно спавшего в своей клетке, накрытой черной тканью.

Йоргос, немного помолчав, спросил:

– А ты знал, что в стародавние времена люди не могли понять, почему зимой практически нет птиц?

После чего рассказал Юсуфу, что древние греки недоумевали, куда деваются птицы, когда погода портилась и начинал дуть холодный ветер с гор. Греки всматривались в неподвижные небеса, теряясь в догадках, где прячутся все птицы: черные коршуны, серые гуси, скворцы, ласточки и стрижи. Не подозревая о существовании путей миграции, античные философы нашли собственное объяснение. Они пришли к выводу, что каждую зиму птицы превращаются в рыб.

И пернатые, ставшие рыбами, сказал Йоргос, неплохо освоились в новой среде обитания. В воде было достаточно еды, да и условия жизни не столь суровые. Однако птицы так и не смогли забыть родные небеса и то, как парили высоко над землей, легкие и свободные. Ничто не смогло заменить им ощущения полета. Поэтому в конце зимы, когда тоска стала невыносимой, рыбы превратились обратно в птиц, снова заполнивших небосклон, – в черных коршунов, серых гусей, скворцов, ласточек и стрижей.

До поры до времени все шло отлично, птицы были счастливы оказаться дома, в лазурном небе, но лишь до тех пор, пока мороз не начинал сковывать ветви деревьев. И тогда они возвращались в морские воды, где чувствовали себя в безопасности, но не совсем полноценными. Такой вот непрерывный цикл: птицы превращались в рыб, рыбы – в птиц. Одним словом, бесконечный процесс. Часть года на родине, часть года в изгнании.

Вечный вопрос: уезжать или оставаться? В ту роковую ночь Юсуф и Йоргос решили остаться.

Кипр, май 1974 года

В следующий раз, когда они встретились в «Счастливой смоковнице», Костас опоздал. Он помогал матери рубить дрова и складывать поленья возле очага, а потому не смог уйти пораньше. Когда он наконец освободился, то ему пришлось всю дорого бежать сломя голову.

Дефне, слава богу, еще не ушла. Сидела в каморке за баром и ждала.

– Прости, любовь моя, – запыхавшись, произнес Костас.

Но что-то в выражении лица Дефне его сразу насторожило. Тяжелый, загнанный взгляд. Сев рядом с Дефне, Костас перевел дух. Их колени под столом встретились. Дефне тотчас же отодвинулась, почти незаметно.

– Привет! – отводя глаза, поздоровалась она.

Костас знал, что ему следует спросить свою возлюбленную, в чем дело и почему у нее такой расстроенный вид, но какая-то странная логика остановила его. Ему казалось, что, помешав Дефне озвучить причину своего горя, он сумеет хотя бы на время его отогнать.

– Мой отец в больнице! – нарушила молчание Дефне.

– Почему? Что случилось? – Костас взял девушку за руку – рука казалась вялой и безжизненной.

Дефне покачала головой, глаза ее наполнились слезами.