— На первый раз вполне достаточно, дети мои. Вижу, вы уже готовы к тому делу, на которое я вас предназначил. Твое творение не так уж и безнадежно, дочка. Хотя ретивости в нем пока еще больше, чем умения. И ты зря закрыла его сознание от воли максаров. Для меня это безразлично, но как бы тебе самой не пришлось поплатиться. Не сочти мои слова за угрозу, но скоро вам двоим предстоят такие делишки, после которых поход через Страну Черепах покажется послеобеденным моционом.

— Куда меня определят теперь? — спросил Артем, когда они остались вдвоем (бессловесных тварей вроде Калеки и мартышек в расчет можно было не брать.) — Снова в тюрьму? Или стражем у дверей твоей спальни?

— Если Стардах ничего конкретного не сказал, значит, мы вольны поступать по своему усмотрению.

— Не опрометчиво оставлять у себя врагов без присмотра?

— Нас он не опасается. Единственный, кто еще может представлять для него угрозу, это Адракс.

— Даже в темнице? Даже с жерновом на шее?

— Такие как Адракс, опасны и в могиле.

— Проклятье! — поднатужившись, Артем сорвал с себя последние оковы. — А где я буду жить? Да и перекусить бы не мешало.

— В цитаделях максаров живут по своим законам. Если тебе понравятся какие-нибудь покои, просто выброси вон их хозяина. Захочешь есть, отбери пищу у первого, кто тебе подвернется. Здесь кроме Стардаха есть только одно привилегированное существо — это скакун Агбалар. Как ни малоправдоподобно это звучит, но говорят, что в ранней юности, когда Стардах был скорее гонимым и заброшенным зверенышем, чем настоящим максаром, они даже дружили. Не знаю, какой облик он носил тогда. Агбалар добровольно вызвался стать конем-вепрем Стардаха. Остальных можешь не опасаться. С мрызлами попусту старайся не связываться. Они сражаются стаями и тем сильны.

— А если я не стану ни у кого отбирать пищу?

— Значит, подохнешь с голоду! — Надежда рассвирепела. — Хватит голубка из себя строить! Всех слабых и обиженных здесь давно сожрали! Заботиться о тебе никто не будет! Хватай все, что сумеешь вырвать, и тогда проживешь. Не беспокойся, в цитадели всего достаточно: и еды, и вин, и всяких дурманящих снадобий и самок на любой вкус.

— Рай, да и только.

— Хватит болтать, пошли! — Надежда схватила его за руку.

— Подожди. — Что-то как будто кольнуло Артема в затылок, и он оглянулся.

Калека, прикованный к своему прокрустову ложу десятками железин самой разной формы, вытянулся в тонкую и длиннющую щупальцу, один конец которой вился у самых ног Артема, а на другом, в глубине широко раскрытого клюва, сурово и вопрошающе горел одинокий человеческий глаз.

— Ты узнал меня? — Щупальце было не толще детского запястья, и Артем смело шагнул вперед.

— Осторожней, — негромко сказала Надежда.

Мягкое и бархатистое на вид, лишенное когтей и присосок, щупальце быстро пробежало по лицу и груди Артема, после чего обвилось вокруг его талии.

— Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь, — Артем помахал рукой.

— Боюсь, что говорить он уже не сможет никогда. — Надежда пристально смотрела в немигающее око Калеки. — Стардах изъял из этого тела все, что не соответствовало его замыслам.

— Но ведь всю память целиком нельзя изъять? Что-то же он должен помнить! Попробуй проникнуть в его сознание! Растормоши его!

— Сейчас его сознание находится как бы в полусне. Чего-чего, а оков для Калеки Стардах не пожалел. И самые прочные из них не эти, железные, а другие — невидимые, опутавшие мозг. Но что-то в сумраке его души все же шевелится. Не знаю, узнал ли он нас, но ненависти в нем нет.

Словно в подтверждение этих слов щупальце легко приподняло Артема, как игрушку переставив на другое место, дружески похлопало по плечу и уползало прочь, утолщаясь с каждым метром. Око погасло, прикрытое костяным веком.

— Мне кажется, Стардах совершил одну ошибку, — задумчиво сказала Надежда.

Сейчас, прикусив нижнюю губу и наморщив лоб, она была очень похожа на ту отчаянную и дурашливую девчонку, которую Артем знал прежде. Вот если бы только не эти глаза…

— Стараясь сделать нынешнего Калеку способным к любой метаморфозе, он разделил его мозг на части и рассеял по всему телу, — продолжала она. — Знаешь присказку о пальце и кулаке?

— Я знаю присказку о прутике и метле.

— Тебе это, конечно, ближе. — Надежда усмехнулась. — Часть всегда слабее целого, тем более, если это часть мозга. Обрублено слишком много связей. Думаю, я могла бы, не трогая весь мозг, проникнуть в тот его кусочек, который ведает движением или, например, памятью.

— Тогда, чего же ты ждешь? Попробуй.

— Сейчас не время для этого. За нами могут следить. Давай уйдем отсюда.

— С удовольствием, — согласился Артем. — Не хотел бы я снова оказаться здесь.

Через тяжелую и плотно подогнанную дверь, которая открывалась не ключом, а серией нажатий на строго определенные точки, они вышли из зала-застенка и оказались в соседнем, точно таком же. Однако, в отличие от первого, он был переполнен, как фондовая биржа накануне краха. Целые легионы мартышек усердно трудились здесь, превращая в мрызлов могучих сутулых мужиков, своим видом напоминавших чернокожих неандертальцев. Судя по бестолковой суете и постоянно вспыхивающим потасовкам, серийное производство было налажено неважно — то одной бригаде мартышек не хватало шкур нужного качества, то у второй кончалось необходимое снадобье. За этим залом открывалась целая анфилада других — наполненных зловонным паром, залитых кровью, сотрясаемых воплями жертв. Это был целый завод по переработке одних живых существ в другие. Как ни тесно было тут, при появлении Надежды мартышки бросались в стороны, расчищая ей путь.

Затем потянулись запутанные, как лабиринт, коридоры — освещенные, полуосвещенные и совсем темные. Все встретившиеся им лестницы вели вверх, но уже через несколько десятков ступеней каждая из них раздваивалась.

«И как она только здесь ориентируется, — подумал Артем. — Чутьем, что ли? Тут целой жизни не хватит, чтобы все закоулки обойти».

— Ну вот мы и прибыли. — Надежда остановилась перед сводчатой аркой, занавешенной черной, как муар, тканью.

— У тебя даже дверей нет, — удивился Артем.

— Что за толк от них. Один скрип. От Стардаха двери не защитят… Ты войдешь?

— Я же твой слуга, — пробормотал он.

Чувство, овладевшее Артемом после того, как он вслед за Надеждой вступил из мрака в просторный, ярко освещенный холл и увидел впереди что-то стрельчатое, занавешенное портьерой, похожее на балдахин кровати, нельзя было назвать страхом или робостью в чистом виде. Просто все изменилось. Душа его была как выжженное поле. Единственное, что ему хотелось сейчас — забиться в какую-нибудь темную нору, где его не смогут достать ни мрызлы, ни Стардах, ни даже Надежда. Где же ты, теплое и покойное чрево матери-черепахи?