Он потушил их, поспешно сбежал вниз по тропинке и зажег одну из свечей уже потухавшим было огнем, зажженным священным пламенем.

Как-то раз в очень знойный полдень Раниеро лег вздремнуть в кустах. Он заснул крепким сном, а свеча стояла возле него между двух камней. Спустя некоторое время пошел дождь и шел довольно долго, а Раниеро не просыпался. Когда же он, наконец проснулся, земля вокруг него была мокрая, и он едва мог решиться взглянуть на свечу, боясь, что она погасла.

Но свеча горела под дождем тихим и ровным светом, и Раниеро увидел, что это происходило от того, что над пламенем летали и трепетали крылышками две маленькие птички. Они держались друг за друга клювами и распростерли крылья, защищая таким образом пламя свечи от дождя.

Раниеро тотчас же снял с себя капюшон и повесил его над свечой. Затем он протянул руку к птичкам, так как ему захотелось их приласкать. И ни та, ни другая не улетела от него.

Раниеро был поражен тем, что птицы не испугались его. Но он подумал: «Они знают, что нет у меня иной мысли, как охранять самую хрупкую на свете вещь. Оттого-то они меня и не боятся».

Раниеро проезжал недалеко от Никеи. Здесь ему повстречались рыцари из западных стран, шедшие с вспомогательными отрядами в Святую Землю. Среди них находился и Роберт Тайльфер, странствующий рыцарь и трубадур.

Раниеро приближался к ним в своем рваном плаще и со свечой в руке, и воины при виде его начала кричать: — Сумасшедший, сумасшедший!

Но Роберт заставил их замолчать и обратился к страннику:

— Давно ли ты путешествуешь таким образом? — спросил он его.

— Я еду так от самого Иерусалима! — отвечал Раниеро.

— Много ли раз гасла дорогой твоя свеча?

— Моя свеча горит все тем же пламенем, которое я вывез из Иерусалима, — сказал Раниеро. Тогда Роберт Тайльфер сказал ему:

— Я тоже один из тех, что несут с собой пламя, и я хотел бы, чтоб оно горело вечно. Может быть, ты, несущий горящую свечу из самого Иерусалима, скажешь мне, что мне делать, чтобы мое пламя не погасло?

Тогда Раниеро ответил:

— Рыцарь, это тяжелый труд, хотя он и кажется очень простым. Я не посоветовал бы вам браться за него, ибо этот слабый огонек потребует от вас, чтоб вы забыли обо всем, кроме него. Он не позволит вам иметь возлюбленную, если у вас явится желание любить, и ради этого пламени не решитесь вы сесть за стакан вина. Ни о чем другом вы не должны думать, кроме этого пламени, и никакой иной радости не должно быть для вас. Но главное что заставляет отговаривать вас от такого странствия, на какое я отважился, это то, что ни на одно мгновение вы не будете чувствовать себя спокойным, через сколько бы опасностей вы ни пронесли пламя невредимым, вы не можете быть уверены в том, что в следующую же минуту вы не лишитесь его.

Но Роберт Тайльфер гордо поднял голову и ответил:

— То, что ты сделал для пламени своей свечи, то я сумею сделать для моей.

Раниеро прибыл в Италию. Однажды он ехал в горах глухой тропинкой. Какая-то женщина побежала за ним вдогонку и стала просить у него огня от его свечи.

— У меня огонь погас, — говорила она, — мои дети голодны. Дай мне огня, чтоб я могла затопить печь и испечь им хлеба!

Она протягивала руку за свечой, но Раниеро не давал ее, потому что не хотел дозволить, чтобы этим пламенем было зажжено что бы то ни было, кроме свечи пред алтарем Пресвятой Девы.

Тогда женщина сказала ему:

— Дай мне огня, пилигрим, ибо жизнь моих детей — это пламя, которое мне предназначено поддерживать! — И эти слова заставили Раниеро дать ей зажечь фитиль в ее лампаде от его свечи.

Спустя несколько часов Раниеро въезжал в какой-то городок, лежавший высоко в горах. Там было очень холодно. Молодой крестьянин, стоявший у дороги, увидел бедного всадника в его рваном плаще. Он быстро скинул с себя свою коротенькую епанчу и набросил ее на Раниеро. Но епанча упала на самую свечу и погасила пламя.

Раниеро вспомнил тогда о женщине, попросившей у него огня. Он возвратился к ней и снова зажег свою свечу святым пламенем.

Готовясь ехать дальше, он сказал ей:

— Ты говоришь, что пламя, которое ты должна охранять, это жизнь твоих детей. Можешь ли ты сказать мне, как называется то пламя, которое я везу из далеких стран?

— Где ты зажег свое пламя? — спросила женщина.

— У святого Гроба Господня, — отвечал Раниеро.

— Тогда не может быть ему иного имени, как кротость и любовь к людям, — сказала женщина.

Раниеро засмеялся, услышав ее ответ. Ему казалось, что для таких добродетелей он слишком неподходящий человек.

Теперь дорога Раниеро шла среди прелестных голубых холмов. Он чувствовал, что находится недалеко от Флоренции.

Он думал о том, что теперь уже скоро освободится от свечи. Он вспоминал свой шатер в Иерусалиме, полный военной добычи, вспоминал о храбрых воинах, которых оставил в Палестине и которые обрадуются, когда он вернется опять к военному ремеслу и поведет их к победам.

Но тут Раниеро заметил, что сам он, думая об этом, не испытывает никакой радости, и что мысли его принимают совсем иное направление.

Впервые понял Раниеро, что он уже не тот человек, каким выехал из Иерусалима. Это странствие с пламенем свечи заставило его сблизиться с теми, кто миролюбив, благоразумен и милосерден, и внушило ему отвращение к людям жестоким и воинственным.

Он радовался каждый раз, когда думал о тех, кто мирно трудится у домашнего очага, и ему приходило в голову, что ему приятно будет вернуться в свою старую мастерскую во Флоренции и работать над прекрасными и искусными изделиями.

«Поистине это пламя преобразило меня, — подумал он. — Мне кажется, оно сделало меня совсем другим человеком».

Был последний день перед Пасхой, когда Раниеро въехал во Флоренцию.

Едва проехал он городские ворота, сидя на лошади задом, со спущенным на лицо капюшоном и с зажженной свечой в руке, как с мостовой поднялся нищий и закричал обычное: — Pazzo, pazzo!

При этом крике из ворот одного дома выбежал уличный мальчишка, вскочил на ноги шалопай, целый день лежавший и смотревший в небо, и оба они начали вторить нищему, крича: Pazzo, pazzo!

Так как теперь кричало уже трое, то шуму было достаточно, чтобы взбудоражить всех мальчишек на этой улице. Они высыпали из всех углов и щелей и, как только увидели Раниеро в его рваном плаще и на жалкой кляче, тотчас же принялись кричать: Pazzo, pazzo!

Но Раниеро привык уже к этому. Он молча ехал по улице, не обращая внимания на крикунов.

Они не удовольствовались криками. Один из них подпрыгнул и попробовал задуть свечу.

Раниеро поднял свечу высоко над собой. Вместе с тем он постарался заставить лошадь прибавить ходу, чтоб скрыться от мальчишек.