Четыре или пять раз подряд Бадди повторял мне, чтобы я убирался из его кабинета.

«Мне некуда идти, — говорил я, всхлипывая. — Пожалуйста, пожалуйста, помогите мне».

В итоге только для того, чтобы я заткнулся, он сказал: «Ладно, хорошо. Я помогу тебе, но знаю, что придется об этом пожалеть».

Боб повез меня в реабилитационный центр в Пасадене. Это было 15 июня 2003 года. Когда я поступил в отделение, мне дали несколько таблеток, и я проспал три дня подряд. Когда я проснулся, то был один в своей комнате. Я точно знал, что происходит, понимал, где я оказался. Слезы снова покатились по моему лицу. Я закрыл дверь в свою комнату, преклонил колени возле кровати, сложил руки и стал молиться.

— Кто бы Ты ни был, если Ты есть, избавь меня от этого ада!

Я никогда не забуду эти слова, пока жив. Я испытал душевный подъем. Тошнота и изнеможение никуда не делись, но в мою жизнь вошла легкость. Я просил Бога о помощи, и ответ Бога не заставил себя ждать. Захватывающее чувство.

— С тобой все будет в порядке.

Мне не явился горящий терновый куст, и ангелы не спустились с небес, чтобы утереть пот с моего лба. Да мне и не нужно было этого. Ощущение легкости, знание, что Бог есть, что Он позаботится обо мне, — это было все, в чем я нуждался.

Потом, когда я покинул свою комнату, ко мне подошел психиатр, который разработал для меня комплексную медицинскую программу. Он назначил лексапро, веллбутрин, тразодон и сероквель. В короткие периоды воздержания от алкоголя и наркотиков я принимал все эти препараты и знал, что они эффективны.

— Мне все равно. Мне ничего не нужно.

— Разве? — спросил врач. — Ломка так скоро не кончится.

Они даже предлагали мне клонидин. Он помогает при повышенном артериальном давлении, и его рекомендовал мне доктор Вальдман, когда я заходил в рехаб «Исход» при первой серьезной ломке.

— Нет, — сказал я. — Мне не нужны лекарства. Мне не нужны антидепрессанты. Хочу завязать раз и навсегда.

18 июня 2003 года. Это день, когда я завязал с выпивкой и наркотиками. Следующие две с половиной недели были самыми тяжелыми в моей жизни. Я не спал. Изредка я задремывал минут на двадцать, и меня мучили ночные кошмары, сонный паралич и галлюцинации. Я весь был покрыт абсцессами. Моя кожа переливалась всеми оттенками зеленого и желтого цветов, — я не видел ни одного живого существа, которое бы так жутко выглядело. Ярко-желтая желчь выходила изо рта и заднего прохода несколько дней. Когда я пытался есть, меня тошнило. Кожа зудела, кости ныли. Я чувствовал себя столетним старцем, и казалось, что этому не будет конца. Это был сущий ад.

Но даже в таком состоянии я чувствовал себя в тысячу раз лучше, чем двумя неделями ранее. Я пил кофе чашками, курил сигареты пачками. Я рассказывал ужасные истории о своем пьянстве и зависимости, но никто не ахал и не раздражался. Мы смеялись. Да, мы смеялись. И я смеялся вместе со всеми. Чем мерзостнее, чем противнее были мои истории, тем громче мы смеялись. Это был смех до слез. Уже много лет я так не смеялся, и мне было хорошо.

Когда срок моего тридцатидневного пребывания в реабилитационной клинике Пасадены близился к концу, пора было задуматься о том, куда ехать дальше. Я знал, что если вернусь обратно в Малибу, в эту лачугу, к моим старым друзьям, которые продолжали торчать, — я снова полечу вниз в бездну. Я никогда не думал, что окажусь в таком положении, — я не хотел покидать рехаб. Я не велся на программы Анонимных алкоголиков и Анонимных наркоманов, — для этого у меня было слишком бедное воображение. Но мне нравилось, что у меня есть крыша над головой, кровать, где я мог спать, и еда, которую можно есть. Больше всего мне нравилось, что впервые за долгое, очень долгое время я чувствовал себя в безопасности. Итак, у меня созрел план.

На следующий день, когда появился Боб Форрест, я изложил ему свою замечательную идею. Я просто останусь. Я очень хорошо подметал, скреб и мыл полы. Это была трудотерапия. Сначала я ее возненавидел, но очень скоро труд начал приносить мне облегчение. В этом что-то было. Оборачиваясь назад, я думаю, что моя душа немного очистилась, а Бог знал, как она смердела.

Я спросил Боба: «Могу я остаться в реабилитационном центре Пасадены и работать дворником за еду и жилье?»

Он истерически захохотал.

— Нет, приятель. Я поговорю в ПРМ, чтобы ты жил в трезвости.

— Но как? В реабилитационном центре? — спросил я, даже не пытаясь скрыть отвращения. — Это для гребаных неудачников.

Он рассмеялся еще громче.

— Ладно, может быть, ты прав, и именно поэтому мы сегодня кое-куда поедем.

Вместе с Бобом мы проделали долгий путь. Он повез меня в «Старбакс» и купил мне большую порцию фрапуччино. На обратном пути я так возбудился от сахара и кофеина, что говорил безостановочно. Но Боб молчал. Мне было все равно, куда мы едем. Вдруг фургон резко затормозил, и Боб сказал: «Пошевеливайся, приятель. Вылезай. Покажу тебе твою трезвую жизнь».

Что за ерунду он несет? Мы стояли среди таинственных зеленых холмов. Я шел за Бобом и продолжал болтать, занятый только собой. В ландшафте было что-то жуткое, я не понимал, где нахожусь. Вдруг Боб остановился и указал пальцем на землю. «Вот, приятель, — сказал он звенящим старческим голосом. — Вот твоя трезвая жизнь».

Я посмотрел вниз и увидел надгробный камень и надпись на надгробии: «Гиллель Словак 1962–1988».

«Кто это?» — спросил я.

«Это мой лучший друг, он не хотел жить в трезвости. У него было все, что хочешь, — деньги, слава, музыкальная карьера, девочки, — и вот где он сейчас. На гребаном кладбище. И ты отправишься за ним, если не будешь жить в трезвости».

Мы пошли обратно к фургону. Никто из нас не произнес ни слова. В итоге я сказал: «Ладно. Буду жить в трезвости».

Боб молчал.

— Я отправлюсь в «Генезис», верно?

«Генезис» был райским местечком в Чевиот-Хиллс, где лечились лучшие музыканты.

— Нет, — сердито ответил Боб. — Ты не едешь в «Генезис». Ты отправишься туда, куда я сказал.

Я никогда не видел Боба таким сумасшедшим.

Впрочем, у Боба была клиника на примете. Она называлась «Новые горизонты». Управляющими и работниками там были черные. Клиника располагалась в долине Сан-Фернандо и принадлежала Тельме и Уиллу. Брату и сестре. Оба выросли на юге Лос-Анджелеса.

Я сблизился с Тельмой. Она напоминала мне Пифию из «Матрицы»[62]. Она завязала уже давно и излучала обаяние спокойной мудрой женщины. Она познакомила меня с Уиллом. Разговаривая с ним, я не сводил глаз с этого странного шрама на его шее и гадал: откуда он мог взяться?

— Ты смотришь на мою шею, верно?