— Ты права, — сказал я, пытаясь смотреть прямо в глаза Натали.

Ее печальные глаза все еще пристально глядели на меня: это были глаза животного, которое никто не хочет взять из приюта, или, точнее, животного из фильма, которое, оставшись в одиночестве, нашло обратную дорогу домой. Я поспешно отвел свой взгляд.

— Все это не так уж важно… — начал я снова.

Я хотел на этом остановиться, но, видя, что никто не хочет вновь браться за еду, отодвинул от себя тарелку с холодной пастой и сказал:

— Посмотрю, нельзя ли раздобыть чего-нибудь подходящего.

Не дожидаясь ответа, я встал и наудачу пошел к тому буфету, возле которого толпилось меньше всего людей. Оглянувшись, я увидел, что сын обнимает свою подругу за плечи; сама Натали прижимала к глазам салфетку.

— Будете еще угощаться? — спросил малорослый господин в желто-коричневом клетчатом свитере, взяв меня за руку пониже локтя. Я посмотрел на его руку, густо поросшую волосами, потом на лицо. Он поспешно отдернул руку, что-то пробормотал и был таков.

Я вернулся с тарелкой, на которой лежали две куриные ножки и осевший разогретый помидор. Давида и Натали уже не было. Когда я сел, жена отодвинула свой стул назад.

— Пойду взгляну на пляж, — сказала она.

Я взял куриную ножку и вонзил зубы в темную корочку.

— Тебя надо поздравить, — сказала жена. — Нет, правда, ты превзошел самого себя.

Она хотела было уйти, но остановилась.

— Ну и что теперь делать с той комнатой? — спросила она.

— С какой комнатой?

— С той спальней. Мы же думали, что есть еще одна. Мы что, просто позволим им спать вместе в той комнате? Или уложим одного из них внизу, на диване?

Я сделал вид, что изучаю куриную ножку.

— Давиду четырнадцать, — наконец произнес я. — А ей сколько?

— Тринадцать.

— Идеальный возраст, — сказал я.

На следующее утро обеденный зал был почти пуст — и, главное, пустота царила на прилавках буфета, как мне, к своему огорчению, пришлось констатировать. Должно быть, сегодня утром бельгийские старики основательно тут похозяйничали: в супницах осталось лишь несколько кусочков омлета и опаленных дочерна свернутых ломтиков шпика. В корзинках, которые в семь часов, несомненно, были наполнены круассанами и хрустящими хлебцами, валялись одни крошки. Казалось, стая саранчи опустилась на буфетные столы, опустошила все и отправилась дальше.

Я подошел к баку с краном и наполнил чашку тепловатым кофе, потом взял из корзинки упакованное в целлофан маленькое розовое пирожное, которым не соблазнились бельгийские старики, и пошел к одному из немногих столиков, еще не заставленных грязными тарелками с объедками. Из динамика, спрятанного за одной из аралий, в зал текла музыка, стилизованная под южную.

В глубине зала сидели, друг напротив друга, только двое — пожилая женщина и очень толстый подросток. Женщина держала газету перед лицом. Мальчик склонился к своей тарелке и тыкал вилкой в круассан — очевидно, единственный, переживший опустошение буфета. Некоторое время толстяк сидел неподвижно, чтобы вскоре забыться в целой гамме непроизвольных движений. Он пожимал плечами, раскачивался на стуле взад и вперед, а его круассан благополучно лежал на тарелке.

Отправившись за второй чашкой кофе, я сделал небольшой крюк, чтобы пройти возле их столика. Мальчик как раз поймал круассан на вилку и теперь пытался ножом отрезать кончик. Время от времени раздавался пробирающий до мозга костей скрежет ножа по фарфору. Рот у мальчика был широко раскрыт, а на верхней губе, под носом, прилепилась огромная зеленая сопля, похожая на мыльный пузырь.

Возраст его, как и у всех даунов, определить было трудно: ему с равным успехом могло оказаться и восемнадцать, и тридцать два. Голова была несуразно круглой, волосы — тонкими и поредевшими во многих местах, глаза выкатывались наружу. Выражение одутловатого лица, в общем, выглядело вполне безобидным и, может быть, именно поэтому отталкивающим. Пожилая женщина погрузилась в чтение газеты, отгородившись при помощи нее, чтобы не видеть бессмысленной возни дауна с тарелкой. Газета была испанской — «Ола», как я установил, проходя мимо: издание, которое специализируется на членах королевских фамилий, кинозвездах, а также знаменитостях и красивых людях в целом.

Чисто теоретически, конечно, эта женщина с большой вероятностью тоже могла быть из Бельгии — из местности, где много промышленности и загрязненный воздух: такая мысль промелькнула у меня в голове. Однако она ни разу не перевернула страницу, из чего я заключил, что она не только разглядывает фотографии, но и читает все подписи к ним и статьи.

Мне показалось, что эта женщина слишком стара и не может быть матерью дауна. Напрашивался вывод: это любящая бабушка, взявшая дауна с собой в отпуск, чтобы биологические родители парня несколько недель не видели его несуразной башки. Я подумал о его родителях, о той неделимой, не поддающейся измерению в человеческих масштабах секунде, когда им пришлось осознать, что их жизнь кончена. И о том, как они сами додумались до решения: по мере сил воспринимать все эти слюни, хныканье и стоны — бог с ними — как трогательные, непроизвольные жизненные отправления больного или зверька, сбитого при переходе шоссе; зверька, который помещен в картонную коробку, за которым они теперь должны ухаживать до конца своих дней, защищая его от большого и злого внешнего мира, полного обладателей полноценных умственных способностей. «Такой беззащитный, его так жалко…» — видимо, повторяли они до тех пор, пока сами в это не поверили.

Я залпом допил холодный кофе и вышел из столовой. Дойдя до парковочной площадки, я остановился между машинами и с полминуты пребывал в нерешительности. На пляже или в бассейне я, конечно, наткнулся бы на жену, сына и Натали; возвращаться в номер было бы несерьезно. Я решил прогуляться по деревне.

Вообще-то, Кала-Бланку нельзя назвать деревней. Там имеется несколько пыльных улочек с кактусами и пальмами; большинству построек было, кажется, не больше тридцати лет. Так или иначе, но среди многоквартирных домов, супермаркетов и зеленых зон с бассейнами и дорожками для мини-гольфа было нелегко отыскать следы «исторического рыбацкого поселка», описанного в буклете гостиницы «Мирамар». Точно так же выглядело маловероятным, что несколько тысяч лет назад «финикийские купцы» высаживались на этот отвесно поднимающийся из моря враждебный берег, как говорилось дальше в буклете. Скорее верилось в то, что «финикийские купцы» сразу меняли курс и делали поворот направо кругом, едва завидев эту местность.

Я прошел мимо киоска. Рядом с ним, среди надувных зверей, рыболовных сеток и кремов для загара, была вращающаяся стойка с иностранными газетами; в самом низу торчали «Телеграф» и «Общая газета». Я нагнулся и потянул обе газеты к себе, чтобы посмотреть дату. Суббота, 15 июля… Позавчера: старые новости, от которых нет никакого прока. Я затолкал газеты обратно и продолжил прогулку.