В арсенале средств для предотвращения выступлений «улицы» мы обсуждаем только силовые методы. Их применение тоже является политическим спектаклем, который обладает дестабилизирующим потенциалом и подрывает легитимность государства в глазах части общества. Определим границы диапазона, в котором применение силы оправдано исходя из критерия стабильности.

Нижний порог в интенсивности силового подавления — не дать дестабилизирующему воздействию «улицы» выйти в режим автокатализа (расширенного самовоспроизводства), не дать зародиться лавинообразному процессу. Ниже этого порога применять насилие бессмысленно — только подливать масла в огонь. Если удается ввести спектакль улицы в равновесный режим, ограничить его стабильным уровнем, не создающим критической непосредственной угрозы срыва, то это уже решает важную задачу и дает время для других маневров.

Другая характерная точка — оптимальный уровень применения силы, при котором суммарное дестабилизирующее действие «улицы» и «сил порядка» становится минимальным. Точно определить эту точку невозможно (это не точка, а довольно широкая зона), но опытные и ответственные специалисты умеют нащупать зону «около оптимума».

Предел, за который не следует переходить, — равенство дестабилизирующих эффектов от применения силы и от подавляемых силой действий «улицы». За этой красной чертой силовые действия власти порождают лавинообразное нарастание «ответа». Ярким примером такого фатального развития событий служит Кровавое воскресенье 9 января 1905 г. События 4 октября 1993 г. в Москве тоже относятся к этому классу, с той разницей, что они породили угрозу «отложенного ответа». Этот нависший камень когда-то может очень сильно осложнить положение власти.

Как правило, переход оппозиции к языку «улицы» оправдывается отказом власти от диалога и переговоров с поиском компромисса. Этот отказ и современники, и историки обычно объясняют ошибками или злонамеренностью властной верхушки. Похоже, однако, что выбор делается исходя из баланса сил в двух пространствах диалога — «улицы» и «стола переговоров». Власть в редких случаях обладает ресурсами для того, чтобы вести диалог с оппозицией, не давая ему стать политическим спектаклем, подрывающим легитимность еще сильнее, нежели «улица».

Пример равновесия сил, которое позволило «уйти с улицы» в зал заседаний, — заключение «пактов Монклоа» в Испании после смерти Франко. Пример провала государства — создание Государственной думы в России после 1906 г. Монархия не смогла «переговорить» либералов и левых, но и лишить их этой трибуны стало невозможно.

Возьмем близкие случаи. Во времена Брежнева не было угрозы «улицы» в нынешнем понимании, но были диссиденты, в числе, достаточном для устройства мини-спектаклей. Западные «голоса», к которым приникло ухо интеллигенции, произвели бы масштабирование этих «демонстраций» до нужных размеров. Казалось бы, власть имела возможность увести диссидентов в уютные залы для диалога — массовой поддержки элитарная прозападная тусовка не получила бы. Но этого было нельзя делать — «переговорить» диссидентов власть могла бы лишь в том случае, если бы заговорила на языке абсолютных земных понятий, отбросив всю обветшавшую надстройку сусловского марксизма.

Интеллектуальных ресурсов для этого у власти не было, идеологическое обслуживание уже было в руках тех же диссидентов в шкуре еврокоммунизма (типа Бурлацкого или Ципко). Оставалось подавлять мини-спектакли диссидентов мини-репрессиями. И то и другое дестабилизировало систему, но в замедленном темпе, что давало системе шанс, хотя и очень небольшой. Но без него сегодня государство оказалось бы в еще худшем состоянии. Те уроки в какой-то мере изучены.

Актуальный случай — отношения Администрации Президента с «улицей», которая соединила широкую коалицию российских «оранжевых». Может ли власть увести эту коалицию с «улицы» в зал диалога? На мой взгляд, не может. На политкорректном языке либерально-демократических ценностей власть проиграет этот диалог нокаутом. И для этого есть много веских причин. Во-первых, судьи, которые будут оценивать, какая из сторон более демократ, находятся не в России, и они уже вынесли и огласили свой приговор.

Вторая причина в том, что наши «оранжевые», от Каспарова до Лимонова, вовсе не являются реальными политическими субъектами. Они — как тот маленький сорванец, который подходит к прохожему и плюет ему на пиджак. А когда прохожий берет его за ухо, появляются два громилы, которые «вступаются за ребенка». Диалог с нашими «оранжевыми» сорванцами невозможен. Да они и не собираются вести диалог, они ведут психологическую войну против государства, используя предоставленное им большими громилами оружие.

Но самая главная причина в том, что власть, говорящая на языке либерально-демократических ценностей, не может получить поддержки народа. А перейти на язык абсолютных земных понятий, отбросив всю обветшавшую надстройку «рыночных реформ», эта власть не в состоянии. Ее еще недостаточно приперли к стене и не пощекотали шпагой.

Так и выходит, что власть лишь притормаживает утрату своей легитимности, совершенно уйдя от диалога и подавляя «улицу», стараясь не перейти порога. Это разумный, но бесперспективный выбор. Однако он дает обществу шанс самому созреть для того, чтобы перехватить у власти право на диалог, а затем и мягко прижать ее к стенке, чтобы заставить перейти на язык земных понятий. При подавлении «улицы» без диалога эрозия государства неизбежна, но отсрочка резкой дестабилизации сегодня в интересах подавляющего большинства. Используем ли мы эту полученную дорогой ценой отсрочку или промотаем ее, как 90-е годы, — другой вопрос.

НАЦИОНАЛИЗМ ЭЛИТ

(Ответы С.Г. Кара-Мурзы на вопросы «Русского журнала»)

1. В своей книге «Демонтаж народа» вы пишете, что советский народ был целенаправленно демонтирован. Кто, по вашему мнению, стал субъектом и инициатором такого демонтажа?

— Термин «демонтаж народа» — недавний. Не определяя своих намерений и действий в таких понятиях, субъектами целенаправленных действий были все антисоветские силы — как вне, так и внутри СССР. Эти действия сложились в программу в 70-е годы, инициаторами стали те службы США, которые разрабатывали операции «холодной войны» на ее завершающем этапе. А субъектами — организованные исполнители противников СССР в «холодной войне» и их союзники внутри СССР. Их невольными помощниками были и те общности советских людей, которые по незнанию, по халатности или из амбиций своими ошибочными или безответственными действиями подрывали связность народа и легитимность государства.

2. Можно ли говорить о национализме современных российских элит — в этническом или гражданском смысле?

— Разумеется. Даже у космополитов и изменников Родины теплится национальное чувство. Разница в интенсивности и в качестве (структуре) национализма. Современные российские элиты — сложная смесь, тут целый клубок национализмов. Пока что гражданская компонента очень слаба, это сложный продукт культуры, сам собой он не появится, особенно в условиях общего культурного угасания. У элит нерусских народов силен этнический национализм, а у русских и он слаб. А главное, у большей части экономической элиты сильны комплексы и обиды, присущие «буржуазии» периферийных зон капитализма (условно, «компрадорской буржуазии»). Это национализм лакея, который мечтает быть принятым хоть в прихожей больших домов метрополии и в то же время ненавидит их хозяев. Это национализм и не этнический, и не гражданский. Конечно, значительная часть «тягловой элиты» (в госаппарате, армии, на производстве и пр.) обладает нормальным национальным чувством — в основном, гражданским, хотя, по незнанию, часто с примесью этнонационализма. Но это состояние подвижно, его могут столкнуть в любой коридор.