Из истории создавали какую-то астрологию, пытались понять значение расположения планет в судьбах России, а между тем во всех своих сочинениях протаскивали и прямо, и косвенно воспевание германского гения и никчемность славянства. (Какова была никчемность, мы видели уже на примере с Гитлером.)

Было бы всё понятно и отчасти простительно, если бы все были одурманены норманизмом, если бы никто не говорил о том, что и славяне что-то значат, на деле же уже со времен Ломоносова громко звучали голоса здравого смысла, логики, неподкупной правды истории, но… историки были глухи.

Результат налицо: собственный народ, над историей которого они работали и работают, идет своим собственным путем в совсем другую сторону, а из рядов своих же раздается гневное: довольно, замолчите! Обанкротились!

Иоакимовскую летопись принято считать малодостоверной, почти апокрифической. Сомнения в отношении ее идут по двум линиям: 1) с одной стороны, ее считают просто подделкой самого Татищева, 2) с другой стороны, ее содержание признается недостоверным.

Ниже мы покажем, что первое предположение совершенно неверно. Татищев имел дело с рукописью, заключавшей местами значительные расхождения со списком Нестора. Как настоящий ученый, Татищев добросовестно переписал в свою «Историю» наиболее важные места иоакимовского списка, и мы можем только жалеть, что он не переписал ее буква в букву.

Что же касается достоверности Иоакимовской летописи в целом, то следует признать, что она состоит как из апокрифических (в начале), так и совершенно точных исторических сведений. История находки рукописи такова.

В результате обращения Татищева к родным и знакомым о разыскании старинных рукописей он получил во временное пользование три тетради, о которых он говорит:

«Сии тетради видно, что из книги сшитой выняты по разметке 4, 5 и 6, письмо новое, но худое, склад старой смешенной с новым, но самый простой, и наречие Новогородское: начало видимо, что писано о народах, как у Нестора с изъяснениями из Польских, но много весьма неправильно, яко Славян Сарматами и Сарматские народы Славянами именовал, и не в тех местех, где надлежало, клал, в чем он веря Польским, обманулся. По окончании же описания народов и их поступков, зачал то писать, чего у Нестора не находится, или здесь иначе положено как следует».

Татищев, списавши, тетради вернул, но получить последующие ему не удалось, ибо престарелый владелец тем временем умер, и все попытки Татищева найти оставшиеся после него рукописи не удались.

Таким образом, Татищев всей целой Иоакимовской летописи не видел, из трех ее тетрадей он выписал только то, что отличалось от Нестора, но можно думать, что самое существенное он все же выписал. За это говорит то, что владелец Иоакимовской летописи выслал ему только тетради 4, 5 и 6, очевидно, ни начало, ни дальнейшие тетради особого интереса, по сравнению с Нестором, не представляли.

Из текста Иоакимовской летописи мы увидели, что рукопись эта не была в сущности Иоакимовской, — автор ее имел летопись Нестора, летопись Иоакима и некоторые другие, ныне утерянные, но которые нашли свое отражение в польских летописях.

Как известно, польское летописание началось значительно позже русского, поэтому первые польские летописцы начинали свои летописи, выписывая многое из русских. Эти русские летописи, не были, однако, типа Нестора, а содержали многое, от него уклоняющееся. Таким образом, через польские источники до нас дошли отголоски утерянных русских. И это случилось потому, что попавшее в польские летописи не подходило к «канону» русских.

Автор Иоакимовской летописи, в сущности, Псевдоиоаким, видимо, критически относился к Несторовой летописи и считал Иоакимовскую летопись более верной хотя бы потому, что Иоаким, как новгородский епископ[47], больше знал о Новгороде, чем киевлянин Нестор.

Для нас неважно, когда именно была написана Псевдоиаокимовская рукопись, важно то, что составитель ее настоящей Иоакимовской летописью широко воспользовался. Так как Иоаким умер уже в 1030 году, то значит, еще до 1030 года в Новгороде существовало свое собственное оригинальное летописание.

Шахматов и другие, расчленяя «Повесть временных лет» и выявляя более древние ее части, устанавливают существование гипотетического «Начального свода» 1037 года. Наличие Иоакимовского летописания совершенно опровергает это положение: из этой летописи явствует, что сложная летопись типа истории, а не погодной хроники, существовала в Новгороде еще до 1030 года.

Иоакимовскую летопись наши историки, в сущности, «проморгали»: именно она является самой древней новгородской летописью, своей, оригинальной. Она особенно обстоятельно излагает события Северной Руси, ибо была северной.

Нестор, вероятно, ее имел, но, как южанин, не интересуясь историей Севера, взял из нее то, что касалось Юга. Далекое прошлое Новгорода его не интересовало — его интересовало, «кто нача в Киеве первее княжити».

Замечательно то, что уже Иоаким написал историю, а не хронику, — Псевдоиоаким говорит ясно, что «святитель Иоаким, добре сведомый написа, еже сынове Афетовы[48]и внуки отделишася» и т. д. Следовательно, уже Иоаким начинал свою историю Новгорода от Сотворения мира.

Поэтому есть основание думать, что всё «доисторическое» введение Несторовской летописи не есть оригинальное вступление, а заимствовано из Иоакима, но приспособлено к интересам Киева, а не Новгорода.

Теперь то предположение, которое было высказано нами ранее на совершенно другом основании, а именно, что «норци» или «нииорици»[49]«Повести временных лет» — на самом деле испорченное «новгородцы», находит себе совершенно неожиданное подтверждение.

Возможно даже, что оригинал «Повести временных лет» уже заключал в себе вышеуказанную описку, — Нестор не догадался, что слово это означало «новгородцы». Можно думать с достаточным основанием, что первым русским летописцем, и именно историком, а не хронистом, был не Нестор, а Иоаким, умерший за 84–83 года до Нестора.

То обстоятельство, что Иоаким был епископом, объясняет широкий план его летописи и связь с Грецией. Получивший глубокое образование, Иоаким имел основание строить свою летопись по большому плану, опираясь на греческие источники, в отношении же Нестора, хоть и ученого монаха, этого ожидать труднее.