Мирович вспыхнул от услышанного, но сдержался, понимая, что это сказано не в укор ему, а чтобы как-то подбодрить обоих, потому как и он и Урсула ощущали себя в новой обстановке скованно и непривычно.

Сашка, выслушав, что венчания может не быть, если не найдут кольца и подвенечное платье, спокойно, как о чем-то обыденном, проговорил:

– Где кольца взять, я знаю. Заприметил тут лавку жидовина одного, а с платьем и того проще. Вон сколько видных фрау можно встретить в городе, хоть у одной да найдется платье, в котором венчалась или она сама, или ее дочь, или сестра. К вечеру все будет готово, а вы пока батюшку ищите, поспрошайте вон в том храме, – и он указал рукой в сторону зеленого купола, видневшегося в конце улицы.

Мирович без труда отыскал священника, находившегося как раз в том храме, на который указал Сашок, и не без труда уговорил его обвенчать их завтра с утра пораньше. Тот потребовал назвать имена тех, кто будет у них дружками во время свадебного обряда, и Василию пришлось объяснять, что большинство его друзей заняты на службе.

– Видел я вашу службу, – ворчливо отвечал тот. – Шляются ваши солдатики по кабакам и харчевням и за девками местными бегают. И офицеры туда же. И это русская армия? Я дойду до командующего, но порядок наведу, чтоб прихожане не жаловались мне на обиды, воинами отечества русского чинимые.

Мирович не возражал. Он терпеливо выслушал его сетования, а потом спросил:

– Не знаю, как и сказать… Родители невесты моей приемные, но они немецкой веры, а взята она из православной семьи. Нельзя ли так сделать, чтоб обряд крещения провести по всей форме. Не приведи Господь, ошибка выйдет.

– Спасибо, что предупредил. И какое имя желает иметь невеста?

– Анна, – не задумываясь, ответил Василий, на что батюшка степенно кивнул и, повернувшись, пошел в сторону алтаря.

Итак, с венчанием было решено, и Василий, выйдя из храма на улицу, перекрестился, повернувшись лицом к висевшей над входом иконе Николая Угодника Божия.

– Помоги мне, Николай Чудотворец, чтоб произошло все так, как я задумал… – И в этот момент ему показалось, что лицо Божьего Угодника стало похоже на лик деда Ивана, который в последнее время стал часто являться ему.

«Все, внуче, сложится так, как ты задумал…» – прозвучал зычный голос. Мирович глянул торопливо по сторонам и пошел в сторону дома.

Там его уже ждал Сашка, сияющий и довольный.

– Барин, Василий Яковлевич, я все исполнил, как просили. – Он достал из кармана два обручальных колечка и протянул Мировичу. Тот взял их в руки и внимательно осмотрел. Вроде золото. Но странно, что Сашка сумел за короткий срок раздобыть где-то обручальные кольца.

– Где взял? – спросил он строго. – Украл? Только честно. Говори, все одно узнаю. Знаешь, что с ворами делают? Вздернут на ближайших воротах, и пикнуть не успеешь!

– Да что вы, барин! Неужто не знаю, какой то грех… Выменял за пищаль, – не без гордости заявил он.

– Какую такую пищаль? – еще больше удивился Мирович.

– Да мне землячки давеча подбросили. Мы же с вами без охраны ездили, вот я и взял ее с собой. Спрятал под солому, вы и не углядели.

– Неужто золотые?

– Да вы сперва примерьте. Я в нем мало смыслю, но на зуб пробовал, вроде оно…

Мирович надел кольцо побольше на безымянный палец, и оно пришлось ему впору.

– Что, и платье достал? Рассказывай…

– Да мне его за полтуши бараньей отдали без слов. Камнями вышито, барыня его сейчас на себя подшивает, говорит, что впору. И кольцо ей оказалось тоже в самый раз.

– Ой, Сашок, чтоб я без тебя делал! – Мирович притянул его к себе и крепко обнял. – Спаси Бог тебя за все…

– И вас тоже, барин, с супругой и дитятей вашим…

Венчание прошло на удивление быстро, и, выходя из храма под руку с женой, Василий почувствовал себя совсем другим человеком. Сзади Сашка нес их сына, а они с Анной, которая получила новое имя, шагали счастливые, и жизнь казалась им долгой и бесконечной.

Тем же вечером Василий изложил Анне план ее отъезда с Сашкой и обозом на Полтавщину, где она, как он надеялся, найдет его родственников и будет поджидать его, воспитывая сына. Анна некоторое время возражала, мол, страшно ехать одной, не знает, как их там примут, на что они будут жить. Но на каждый ее вопрос у Василия было готово возражение. Он растолковал, что здесь ей с ребенком оставаться опасно, а там, под Полтавой, есть надежда обрести новую родину и жить среди близких людей.

В конце концов Анна согласилась, и через три дня они уехали. Но Василию хватило и этой малой толики их близости и единения, чтобы ощутить себя не былинкой в чистом поле, а могучим деревом, у которого начали распускаться побеги и по всему стволу пошли питательные земные соки.

1

Со сменой главнокомандующего особых изменений в руководстве русской армии не наблюдалось. Разве что из Петербурга прибыли новые начальники полков, желавшие проявить себя в ратном деле. И еще при ставке главнокомандующего Вилли Фермора появилась походная часовня, куда в качестве полкового пастора был назначен тихий и даже робкий престарелый лютеранский пастор Теге, к которому главнокомандующий относился с искренним почтением. Если солдаты восприняли сие изменение как к генеральскую блажь, то русские офицеры встретили назначение немецкого пастора едва ли не с зубовным скрежетом. Многие считали его если не шпионом, то человеком, совсем недавно служившим Фридриху, а значит, он был для них не просто чужак, но опасный чужак во всех отношениях.

Конечно, большинство офицеров знали о происхождении своего нынешнего главнокомандующего, чистейшего англичанина, перешедшего на русскую службу еще во времена Петра Великого, участника многих кампаний, и пусть особыми талантами не блещущего, но крепкого служаку, получившего чины и награды не на паркетах Зимнего дворца. А вот для рядового состава он, как и все вышестоящие чины с непонятными русскому уху именами и фамилиями, оставался не иначе, как немцем. Поэтому появление немецкого пастора еще более укрепило их веру в немецкости их начальника и собственной приниженности. За каждым полком специально был закреплен свой батюшка, и сколько их всего было в русской армии, то вряд ли кто знал, да и знать того простому солдату не положено. За него все начальство знает, и жизнь армейскую строит так, чтобы ни офицер, ни рядовой не испытывали хоть в чем-то ущемления.

Казалось бы, появление одного-единственного немецкого пастора на русской службе никак не могло сказаться на общеармейском настрое. Велика птица, пастор этот. Какая в том беда? Ну, не было ранее при генерале Апраксине пастеров-швастеров, а тут вдруг власть поменялась и явился этот старикашка. Что с того? Да наплевать на него по три раза через каждое плечо! У солдатских костров пошептались о том, да и забыли. А вот молодые генералы, имевшие за собой крепкую поддержку в Петербурге, смириться с этим не могли и не хотели. Решили было написать о том в Военную коллегию, но когда представили, чем дело может обернуться, тут и задумались. Могут все так повернуть, будто бы то выступление против командующего, чьи решения нижестоящее офицерство обсуждать даже в мыслях не смело. Неподчинение в военное время всем понятно, чем обернуться может. Бунт! И никак иначе.