Лалли заканчивает разговор. И несколько секунд болтает трубкой над аппаратом, прежде чем поднять голову. Дамочки заглядывают ему в глаза, пастор Гиббонс играет в карманный бильярд. Потом Лалли роняет трубку, «кряк», сворачивает ладонь лодочкой, кладет ее себе на яйца и выходит на середину комнаты.

– Прежде чем мы откроем шампанское, нам, как мне кажется, нужно решить одну проблему. Сугубо человеческую.

Он резко переводит взгляд на меня.

– Твое поведение, Вернон, выходит за всякие мыслимые и немыслимые рамки. Это просто какой-то кошмар, если принять во внимание все сопутствующие обстоятельства.

– Да не ебись ты, сука, раком, – отвечаю я.

– Вернон Грегори! – взвизгивает матушка. Лалли проводит под губами языком, из щеки в щеку.

– Хотя бы из чистого сострадания я не могу не признать, что настало время вверить мальчика заботам тех людей, которые действительно могут ему помочь. Когда необходима профессиональная помощь, любое промедление с нашей стороны может серьезно сократить его шансы на выздоровление и возврат к нормальной жизни.

– Это тебе необходима профессиональная помощь, – говорю я. – Лало.

– А мне казалось, что под надзор психиатра отдали именно тебя. – Он делает паузу, чтобы усмехнуться, чтобы вспомнить о чем-то важном. – Как только тебе в голову пришло выдумать этакую историю. Ребята в Яблоке просто животики себе надорвут, когда я им все это расскажу.

Он сверяется с часами.

– Сидят сейчас, наверное, в «Бантиз» – а что, самое время.

Матушка шепотом дает дамам подстраничную сноску:

– Там у них есть такой бар, называется «Бантиз», – может, слышали название? «Бантиз»?

– Или в «Велвет Моуд», и лопают дыню в ромовом соусе, – говорит Лалли. – Надо бы им туда звякнуть. Сразу после того, как свяжусь с шерифом.

– Лалли, ну, пожалуйста, не надо, – говорит матушка. – Давай все-таки подождем до утра, я в том смысле, что, ну, понимаешь, у него живот болит. Видишь ли, у него это, э-э, недомогание…

Звонит телефон. На лицах вспыхивает ожидание праздника, как будто сейчас по прямому проводу из Нью-Йорка начнут раздавать подарки. И только Лалли как-то напрягается. Самое время лошади перестать демонстрировать на сцене чудеса математической смекалки. Я хватаюсь за трубку. Он выдирает ее у меня из рук.

– Резиденция Ле Бурже? – Он пытается одарить дамочек привычной улыбкой – славный парень, свой в доску, но как-то она у него подрагивает по углам рта. – Прошу прощения, вы, вероятно, ошиблись номером.

И дышит он куда чаще, чем следовало бы.

Я перепрыгиваю через его ноги и нажимаю кнопку интеркома. И в комнату врывается голос миссис Ледесмы:

– Лало, боже ты мой, Лало? У меня совсем кончились продукты, Лало, я прошу тебя…

Губы у Лалли начинают дергаться совсем уже неподконтрольно, глаза так и мечутся по комнате.

– А-а, так это ты, – мямлит он.

– Как ты мог меня бросить, и так надолго, – плачет в трубку бедная старушка. – Es que no queda nada Eulalio, hasta mi cama se lo han llevado…

– По-английски, скажите все это по-английски! – кричу я, стараясь, чтобы она меня услышала на том конце провода.

Нога Лалли выстреливает откуда-то снизу, и я вверх тормашками лечу на ковер. Он отключает интерком.

– Бедные вы мои, – говорит он в трубку. – Я же строго-настрого велел людям из телекомпании навещать вас, пока я буду в командировке…

Я пытаюсь прорваться к кнопке громкоговорителя, но он отмахивается ногой и держит меня на расстоянии.

– Да, я все понимаю, хорошая моя, но психические расстройства излечимы, потому-то я и оказываю вам помощь, потому я всем сердцем и отдаюсь работе с тобой – и с другими нашими красавицами, с прекрасными леди из нашего милого дома…

Я умудряюсь все-таки доползти до дальней стороны телефонного столика, по-пластунски, на животе, но Лалли наскоро прощается и швыряет трубку. Телефон звонит снова. Он выдергивает шнур из розетки. Всяческое дыхание в комнате замирает – вместе с агрегацией тромбоцитов, или что там еще делают человеческие тела для поддержания жизнедеятельности.

Лалли разворачивается лицом к публике:

– Мне кажется, настало то время – когда я могу кое в чем вам признаться.

Я щурюсь, пытаясь сквозь ватерлинию табачного смога разглядеть темную сторону гостиной, где, плотно сдвинув колени, сидят рядком наши дамы. Неподвижные и вбитые в диван: плотно, как клепки.

– Некоторое время тому назад я решил отдать часть себя тем из наших сограждан, кому повезло меньше, чем нам.

– Аминь, – тихо произносит пастор.

На лице у Лалли появляется скорбное выражение.

– Для меня самого это было полной неожиданностью. Я был настолько амбициозен, настолько плотно укутан в оболочку собственного Я… – Он делает паузу, чтобы наскоро промокнуть пальцем уголок глаза. – Голос, который вы только что слышали, это голос одной из моих прекрасных дам – одной из моих Солнечных Душ.

– Уау, а мне показалось, что с головой у нее все в порядке, – говорит Леона.

– Шшш, Лони, о господи, – говорит Джордж.

– Какая трагедия, не правда ли? – продолжает Лалли. – Она не виновата в том, что ей приходится сидеть под замком. Никто из них не виноват.

– Херь собачья, – говорю я.

– Вернон Грегори, прекрати немедленно, – обрывает меня матушка.

– Вы что, оказывали им поддержку? – спрашивает Джордж.

Лалли вздыхает.

– Может быть, если бы именно так я и делал, все было бы намного проще – на свете так много изломанных человеческих судеб, несчастных людей, которые нуждаются в помощи. А я так мало могу им дать…

– Нет, сын мой, – голосом слепого сказителя чревовещает пастор, – вы дарите их самым драгоценным, что только есть на свете, – христианской любовью к ближнему.

Лалли беспомощно пожимает плечами.

– Так что если вам иногда покажется, что я несколько стеснен в средствах, вы будете знать почему. Просто иногда меня охватывает страшное чувство вины за то, что у меня вообще хоть что-то есть на этом свете. – Его взгляд пускается в легкую пробежку по дивану, уютно обтекая надутые дамские губки, соскальзывая с влажных от слезы ресниц, прежде чем упасть обратно на пол. Лалли встряхивает головой. – Но самым трагическим в данной ситуации мне кажется то, что теперь они знают, где я нахожусь.

Проходит целая секунда, пока в мою матушку не успевает вселиться Испуганная Лань. Она вздрагивает.

– Да? А что здесь трагического?

Он стреляет в мою сторону влажным взглядом. Потом вздыхает.