Сигурбьёрн пошел к себе в кабинет или, вернее, в свой закуток, через стекло было видно, что он набрал номер, поднес к уху трубку, зашевелил губами, наверное, представился; полагая, что дело очень простое, я занялся чем-то другим и ждал, когда Сигурбьёрн закончит разговор и сообщит, что все улажено. Но он торчал на телефоне, временами повышал голос, словно хотел до кого-то докричаться, а когда я посмотрел в его сторону, увидел, что он бледен, но лицо пошло красными пятнами, как обычно бывает от сильного душевного напряжения, и мне показалось, что прошла целая жизнь, прежде чем он наконец положил трубку, встал, громко отодвинув стул, и вышел.

«Ну, как все прошло?»

Сигурбьёрн опустился на стул. Он действительно был поражен. Сказал, что в такую передрягу никогда еще не попадал. Он не только не уладил недоразумение, но еще и получил такой выговор в адрес Эйвинда и в свой собственный, что чувствует себя совсем обессиленным.

«И в свой адрес тоже?»

Ну да, Колбейн сказал, что слышал о нем и знает, что в Дании тот связался с этим змеиным языком, Эйвиндом Йонссоном; и что слухи об их высокомерии и злословии дошли даже до Исландии; еще Колбейн добавил, что негоже какому-то молокососу звонить ему и защищать этого мерзавца и негодяя Эйвинда Шторма, поскольку он знает этого типа вдоль и поперек.

«И тебе не удалось ничего уладить?»

Нет, Колбейн орал, что никакое это не недоразумение, не пожелал ничего слушать, твердил, что, мол, вексель был не один, и хорошо еще, если хотя бы два, и это лишь верхушка айсберга; что он может рассказать истории и похуже, например, как тот купил посудомоечную машину за счет своей больной матери, вынудив ее сидеть на голодном пайке!

— Посудомоечную машину за счет матери? О подробностях расспросил?

— Нет, не удалось, он был на взводе и болтал без умолку.

— И ты не разъяснил ему, что Ислейв обещал получить его деньги и заплатить по векселю, но произошла досадная задержка из-за какого-то недоразумения?

— Я пытался, но, как только я упомянул Ислейва, Колбейн сказал: «Ради всего святого, не надо впутывать сюда этого несчастного мальчика! Он и так несет тяжелый крест, так что нечего обвинять его еще и в небрежности!» Он повторил это трижды, почти слово в слово, едва лишь я пытался вернуться к этой теме.

Мы согласились, что эту затею стоит бросить. Нельзя позволить таким идиотам, как этот Колбейн, разрушить наш замысел, из ненависти и злобы вредить Эйвинду. Поэтому мы решили пойти другим путем; нам казалось, что найти Эйвинду работу будет нетрудно, хотя идея с воскресной газетой, похоже, на время накрылась.

За годы, прожитые в Дании, мы кое-что купили в рассрочку: стулья, тостер, телевизор, это очень удобно, платишь какую-то сотню в месяц и без особых хлопот получаешь нужную вещь.

Первое время это было связано с некоторой бюрократической суетой, мы ведь считались иностранцами; должны были предъявить вид на жительство, справку о доходах и могли покупать вещи не дороже какого-то предела; но надо было с чего-то начать, и мы купили тостер, который практически ничего не стоил.

Потом мы все аккуратно выплачивали. Получали письма с благодарностью и поздравлениями. И становились «persona grata» в этих фирмах (точнее сказать, Стефания; обычно, особенно вначале, мы оформляли все на ее имя). А как постоянным и надежным клиентам разных фирм и магазинов, для покупки мелочей нам больше были не нужны всякие бумажками — теперь предложения полились рекой; в наш почтовый ящик клали брошюрки с фотографиями всевозможной дорогой мебели и техники — требовалось только подписать, вырезать талон и отправить, даже марка не нужна, и нам сразу везли очередную роскошь, а потом два последующих года в начале каждого месяца приходил счет.

Из всех этих золотых предложений мы, конечно, выбирали только небольшие вещи. Не потому, что они были недостаточно хороши, — столовые гарнитуры, фотоаппараты и даже видеокамеры ужасно меня привлекали, но пока мы жили экономно, нам удавалось держаться на плаву, при этом было очевидно, что если поддаться на все те предложения, которые приходят в почтовый ящик, можно быстро попасть в весьма затруднительное положение. А искушения безумно действовали мне на нервы. Отдохнуть бы от них. Если бы я мог сказать: «Изыди, Сатана», как это делали прежде, я бы сказал не раздумывая. Иногда, тщательно изучив каталог за утренним кофе, я понимал, что по бедности просто не могу позволить себе приобрести какую-нибудь вещь, которая сделала бы нашу жизнь намного ярче и содержательнее, и это выводило меня из душевного равновесия на полдня или даже на день. Думал даже о том, чтобы попросить Стефанию связаться с магазинами и сказать, чтобы весь этот мусор нам больше не присылали. Но не стал. И мы продолжали покупать что-то недорогое и полезное: комод в детскую, миксер на кухню…

Однако когда я получил предложение от Йона Безродного и его издательства и стало ясно, что мы едем домой, устоять перед столь замечательными предложениями стало просто невозможно. Я подумал: вот меня годами дразнили всеми этими каталогами; разве не пора сказать свое слово? А? И я спросил себя: почему сначала им так важно было знать, собираемся ли мы жить в их стране, и почему потом мне перестали задавать этот вопрос? Ведь если бы они поинтересовались: а не собираетесь ли вы переехать куда-нибудь еще? — я бы, конечно, ответил положительно. Но они не спрашивали. Они стояли на коленях и слезно просили, чтобы им позволили прислать нам какие-нибудь вещи, а потом еще счета последующие двенадцать месяцев, последующие двадцать четыре месяца, последующие тридцать шесть… Я понимал, что, поскольку мы уезжаем, счета придут в почтовый ящик к совсем другим людям, но это будет уже не наша проблема…

Деньки выдались веселые. Каждый день по лестнице сновали шоферы и носильщики. Квартира наполнилась картонными коробками, пенопластом — и, конечно, всевозможной роскошью. Потрясающий телевизор. Я уже давно мечтал о таком ящике. И видеомагнитофон. А еще музыкальный центр. Теперь перепишу на диски все свои старые пластинки. И мягкая мебель. И посудомоечная машина. Ю нейм ит[66]. Я чувствовал себя просто королем. Что-то даже не успел распаковать, потому что пора уже было складывать пожитки в контейнер и везти их домой, в холодное мое отечество.

Разгружать контейнер Шторму помогали мы вдвоем, я и Ислейв. Сколько же вещей скопилось у него за годы, проведенные в Дании, а ведь жил на пособие. Прекрасная мягкая мебель, столовый гарнитур, обеденный стол, стулья, табуретки — словом, все, что нужно человеку. И первоклассная техника: телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр…

Мы с Ислейвом грузили все самое тяжелое, вместе с водителем, Стеффа и дети тоже помогали, носили вещи поменьше и полегче, а Шторм больше руководил, говорил, что где должно стоять, у него часто болела спина, и тяжести ему противопоказаны. Работы было полно, и когда мы все занесли, с удовольствием сели отдыхать, кто на софу, кто на кресло, и принялись пить пиво, которым так щедро угощал Эйвинд. Загружая контейнер в Дании, он засунул в него несколько ящиков пива, похоже, знал, что таможенники не особенно заглядывают в хозяйственные контейнеры. Особенно много он привез белого вина, что меня сильно удивило, мы ведь никогда не любили вино, предпочитали пиво, но выяснилось, что Шторм купил его за бесценок, когда ездил за покупками в Германию. Ездил он на автобусе, прямо из Оденсе, в какие-то крайне дешевые однодневные туры и покупал разные товары, которые за границей были дешевле; объяснил, что подобные поездки доставляли ему удовольствие и помогали скоротать последние недели и месяцы пребывания в Дании. Пассажирами таких автобусов были в основном пенсионеры, они ездили за сахаром и кофе, а сам он наткнулся на это белое вино, рислинг, оно там почти ничего не стоило; мы извлекли из контейнера бутылок пятьдесят. Он открыл одну и дал нам с Ислейвом попробовать, спросил, не кажется ли нам, что вино просто замечательное, но мы были не в восторге. Оно, конечно, не такое кислое, как многие другие белые вина, но было еще теплым, и Ислейв, большой знаток вин, просто не смог это пить, смеясь, назвал приторной бурдой. Шторм отшутился, что напиток, конечно, не для голубых, но ему нравится. А потом выстроил бутылки в длинный ряд на кухонном шкафу, под самым потолком, как украшение, какие-то музейные экспонаты или кубки.