Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Машины выстроились в линию. В свете их фар кружили сонмы золотистых насекомых. Какое-то время мы не двигались. Через кондиционеры начал проникать запах, к которому я почти привык в самые страшные дни в Ливане и Сальвадоре; но, конечно, к запаху смерти привыкнуть нельзя. Что-то в самом нутре упирается, воет от ужаса, рвется убраться подальше от его источника, но стоит ему попасть в носоглотку, он пропитывает мягкие ткани, застревает между волосками, не покидает тебя многие дни и недели. Ты глотаешь его вместе с едой, он становится частью запаха твоего живого тела. Но что еще хуже — он проникает в твое воображение и там задерживается гораздо дольше.
Солдатам Немо было не по себе. Вполголоса отдавая приказания, он послал двоих охранять лендроверы с тыла и держать на прицеле ближайшие заросли. Мы с фоторепортером обмотали лица тряпками. Кого-то громко рвало. С пистолетом в одной руке, фонариком — в другой Немо вел нас по гравийной дорожке, пока мы не нашли первое тело. Это был мальчик лет семи-восьми, в зеленых шортах и бывшей когда-то белой футболке. Сбоку головы зияла глубокая рана, часть левой руки была отрублена чуть пониже локтя. Правый глаз вытек, но другой был открыт; неподвижный и недоступный взгляд уходил поверх наших голов в какую-то бесконечную точку небесного купола. Постояв, мы молча пошли дальше за лучом фонарика Немо. Поперек дорожки нам встретилось еще два тела, потом еще пять, словно целая семья, и вдруг — сотни безумно сплетенных, лицами вверх, вниз, искореженных и распухших, с перекрученными, как веревки, конечностями. Головы у многих были отрублены, видимо, ударами мачете или топора или отпилены ножом. Один ребенок — а в церкви в Н*** было много детей — был разрублен почти пополам, лезвие раскроило череп и прошло до бедра.
Окружавшие церковь постройки были большей частью из камня или кирпича — в тех местах, как и повсюду, религия предъявляет к кошелькам верующих определенные требования. Конторы, комнаты для собраний, медицинский пункт. В некоторых комнатах проводились уроки, и в одной из них между перевернутыми партами мы нашли тела пятнадцати подростков со связанными за спиной руками и колотыми ранами сзади на ногах; им перерезали сухожилия, чтобы они не скрылись, пока убийцы отдыхают.
Опять вымарано. Дальше:
Между телами сновали крысы. Сначала они выедают внутренности, вгрызаются в животы… Под кожей, вызывая на ней рябь, ползали личинки мух. Солдат выпустил очередь в метнувшуюся от нас собаку, уносящую что-то в зубах…
Зачеркнутая строка.
Сколько крови! Может, убийцы оставили кровавые отпечатки? Может, их можно выследить?
Еще одна строка зачеркнута.
Рядом — щелк! щелк! — щелкает вспышка фотографа. Я оборачиваюсь посмотреть — он склонился над останками женщины, крупной матроны, из тех, что воспитанные французы называют «дамами бальзаковского возраста». Платье ее задрано выше бедер, влагалище пронзает обрубок дерева или дубина.
И дальше все страшнее и страшнее, ужас громоздился за ужасом — но Клему было достаточно. Он перевернул страницу. На обратной стороне карандашом бегло набросано с полдесятка строк:
И еще в голове его —
Скорбный сиенского лика
Профиль, упрек тысячу лет негасимый. Жутко
Отверзший слепые следящие вежды,
И звон колокольный: увы!
Это из Берримена? Одна из его песен-фантазий? Он не помнил. Собрав страницы, Клем аккуратно выровнял о столешницу края и положил их обратно в конверт. На столике Клэр нашелся красный фломастер, он надписал им сверху: «Автор — Фрэнк Сильвермен». Затем, лизнув остатки клея на краю конверта, накрепко запечатал его, загладив край кулаком.
В саду было прохладно, неуловимо пахло чем-то душистым. Он закурил, нашел Большую Медведицу, Полярную звезду, четырехугольное созвездие Пегаса над Мендип-Хиллз. С востока на запад двигался крошечный огонек самолета, наверное, из аэропорта Хитроу — в Штаты, или из Амстердама — в Рио, или из Парижа — в Торонто. Им, наверное, оттуда ничего не видно — лишь темные провалы между желтым сиянием городов, но Клем смотрел на них с любопытством, и в порыве какой-то необъяснимой надежды, слепого чувства единения, отметающего все черные мысли, порожденные чтением незаконченной статьи Сильвермена, он поднял руку и помахал им, как махал, стоя на острове у маяка, проплывающим у горизонта кораблям его отец.
— Что ты делаешь? — спросила она.
Клем взглянул вверх, на окно.
— Не высовывайся так сильно, — посоветовал он.
— Садовничаешь?
Он поднял серп:
— Да вот, хотел траву немного расчистить.
— Зачем?
— Просто так.
— Сейчас дождь пойдет, — сказала она.
— Я знаю.
— Нам надо к Лоре идти.
— Еще часа через два.
Голова исчезла. Интересно, волнуется ли она по поводу встречи с Фрэнки? Должно быть, волнуется: ей сейчас тяжело встречаться с людьми. Но здорово — им почти удалось поговорить, нормально обменяться вопросами и ответами. Всякий эпизод, когда она отрывала взор от мучавших ее тревог и обращала его в реальный мир, он считал маленькой победой. За последние четыре дня их было не так много.
Серп он принес из Лориного гаража — гаража Рона. Несколько раз он чуть было не попал себе по ноге. Нужно было правильно наклониться, по-особому согнуть спину — и вскоре хребет заломило, но он продолжал замахиваться, подсекать, менять угол лезвия в поисках нужного ритма. Клем не собирался этим заниматься — какая польза ухаживать за садом разваливающегося на глазах дома? Но, проспав несколько ночей в комнате бывшего жильца, глядя на те же трещины в потолке, видимо, невозможно было не заразиться хоть немного его идеями, не почувствовать невольное уважение, даже зависть к тому, как упорно и продуманно он менял русло своей жизни. Он приехал в деревню, лелея в голове план, новый облик самого себя, и это, безусловно, было гораздо значительнее, чем просто бегство от городских неурядиц, скандалов, о которых он рассказывал Лоре. Следы его трудов проступали повсюду — под кустами терновника, в склоненной траве, под разросшейся по пояс крапивой. В клумбах торчали колышки с написанными от руки на табличках названиями растений, а в глубине сада, у стены, за которой в поле под внимательным наблюдением зеленоглазого козла паслись овцы, зарастали остатки грядок — листья клубники выглядывали из-под рваной сетки, лежал полусгнивший кабачок, похожая на горку камней куча серых картофелин. Там даже росла, обвиваясь вокруг провалившейся деревянной рамы, лоза с редкими сморщенными кисточками винограда. Может, бывший постоялец планировал соорудить здесь беседку? Сидеть в ней по вечерам с женой, наслаждаясь не любовью, так хоть покоем и тенистой прохладой, смотреть, как заходит солнце и шестьдесят квадратных миль окрестностей погружаются в ночную тьму.
В полдень, посасывая волдырь на большом пальце, Клем вернулся в дом. Как всегда, войдя, он первым делом прислушался, где Клэр, чем она занимается. Это было нетрудно — стены как бумажные, а доски пола скрипят при каждом шаге. Наливая воду в раковину в ванной, он слышал, как она вышла из спальни, подходит к лестнице, потом — мягкое, удаляющееся поскрипывание ведущих вниз ступеней. Через секунду раздастся скрип открываемой в гостиную двери или легкий щелчок со стороны черного хода, если ей вздумается подышать застучавшим по черепице у него над головой дождем.