Ми Ми подчинилась.

— Что ты слышишь?

— Голоса. Шаги. Мимо повозка едет, у нее колокольчик позвякивает.

— И это все?

— Нет, конечно. Птицы поют. Кто-то кашляет. Ребенок плачет. А как бьется мое сердце — не слышу.

— Тебе надо сосредоточиться.

Ми Ми обратилась в слух. Через несколько минут звуки стали размытыми. Она различила шум крови, несущейся по ее телу, но по-прежнему не слышала ударов своего сердца, не говоря уже о сердце Тина или других людей.

— Здесь очень шумно, и это тебе мешает, — нарушил молчание Тин Вин. — Нужно найти тихое место. Давай поищем такое, где будут только птицы, ветер и звук нашего дыхания.

Тин Вин встал на колени. Ми Ми взобралась на спину, крепко обвила ногами его талию. Они ушли с главной улицы, найдя переулок потише. Затылком Тин ощущал легкое дыхание Ми Ми. Доверившись глазам спутницы, он не следил за дорогой и едва не наступил на спящую собаку, разлегшуюся в тени дома.

— Прости, пожалуйста, я не увидела пса, — виновато сказала Ми Ми.

— И я тоже, — ответил Тин, и оба засмеялись.

Они пошли дальше. Ми Ми сказала, что знает короткий путь. Они свернули вправо и вскоре оказались на вершине невысокого холма, поросшего кустами гибискуса. Тин Вин узнал их сладковатый, пряный запах. Ощупав ногой пространство, понял: дальше начинается спуск. Холм не был крутым, но споткнуться и упасть можно и с такого.

— Может, тебе легче спускаться спиной вперед? — спросила Ми Ми.

Ее братья в мгновение ока поднимались на такой холм и так же быстро сбегали с него, и она привыкла, сидя у них за спиной, беспечно глазеть по сторонам.

Тин Вин молча повернулся и осторожно начал спускаться. Ми Ми цеплялась за ветви гибискуса, создавая дополнительную опору. Так они и шли — медленно, шажок за шажком. Вскоре ноги Тина почувствовали ровную поверхность, усеянную мелкими гладкими камешками.

— Где мы? — спросил он.

— На железной дороге. Эти камешки насыпаны вдоль рельсов. А идти ты можешь прямо по шпалам. Мои братья постоянно по ним ходят.

Тин Вин замер. С таким же успехом Ми Ми могла бы сказать, что ее братья постоянно катаются в Рангун, Мандалай или даже Лондон. До этого дня железная дорога была для него недосягаемой. О ней он знал лишь по рассказам монастырских мальчишек. Те часто хвастались, как сбегали из монастыря, чтобы дождаться, когда вдали покажется черный паровоз. Они любили подкладывать на рельсы сосновые шишки, а то и металлические пробки от бутылок и смотреть, как паровозные колеса подминают все под себя. Мальчишки спорили, кто из них ближе подберется к проходящему поезду. Это считалось испытанием смелости. Тин Вин даже хотел попросить взять и его с собой, но потом передумал. Железная дорога не была частью его мира. Она принадлежала зрячим.

И вот теперь он шел вдоль рельсов. Вскоре Тин уловил ритм движения и зашагал быстрее. Его ноги уверенно находили шпалы. Идти по полотну железной дороги было намного легче. Здесь он не опасался удариться о дерево, зацепиться за куст или споткнуться. Шпалы представлялись ему ступенями лестницы, выводящей из холодной, сырой пещеры. С каждым шагом вокруг становилось светлее и теплее. Тин пошел быстрее, а вскоре побежал, перепрыгивая через шпалы. Ми Ми не возражала. Она закрыла глаза и крепко держала Тина за шею, покачиваясь на его спине, словно скакала верхом. Тин Вин бежал быстро, едва ли не на предельной скорости. Он больше не думал о расстоянии между шпалами. Он слушал биение своего сердца. Громкое, словно удары большого барабана, оно билось, заставляя Тина бежать дальше, не думая ни о каких опасностях. Его сердце звучало на всю долину, и звуки неслись к горам, чтобы перевалить через них и умчаться дальше. Оно стучало громче любого паровоза. Так думал Тин Вин.

Когда наконец он остановился, то почувствовал, будто проснулся после удивительного сна.

— Прости меня, — едва дыша, прошептал Тин.

— За что? — удивилась Ми Ми.

— Разве ты не боялась?

— Чего мне было бояться?

Они лежали на траве. Ми Ми глядела в небо. День как-то незаметно кончился. Солнце готовилось опуститься за горы. Ми Ми обожала предзакатную пору (хотя раннее утро любила больше). Мир переставал плавать в знойном мареве и обретал ясность очертаний. Она любила слушать звуки вечера и вдыхать горьковатый дым очагов, где готовился ужин.

— Ты когда-нибудь слышала, как звучит сердце? — спросил Тин Вин.

Ми Ми задумалась.

— Однажды, когда была совсем маленькой. Я прижалась к маминой груди и услышала, что внутри у нее что-то стучит. Тогда я думала, что там сидит какой-то зверек и ему очень нужно выбраться наружу. Больше ничего не помню.

После такого дня заснуть невозможно. Тин Вин до утра не сомкнул глаз. Сон не пришел к нему ни на вторую, ни на третью ночь. Он лежал рядом со спящей Су Кьи и думал о Ми Ми. Трое суток бессонницы ничуть не утомили Тина. Наоборот, он чувствовал себя бодрее, чем когда-либо. Чувства, мысли и память стали яснее, чем прежде. Они с Ми Ми провели вместе почти целый день. Для Тина он стал драгоценным камнем. Талисманом, способным защитить от бед. Тин помнил каждое слово, каждую интонацию и каждый удар ее сердца.

В тот день, неся на себе Ми Ми, ощущая ее тело и слыша голос, Тин Вин впервые испытал странное облегчение. Почувствовал прикосновение радости. Чувство это было совершенно ему незнакомым. В его словаре не существовало таких слов. Конечно, он слышал о таких понятиях, как «счастье», «беззаботность», «веселье», но до сих пор они оставались просто словами, отвлеченными, словно цифры в арифметических примерах. Только сейчас Тин Вин понял, каких усилий стоил ему каждый прожитый день. Молочно-белый туман вместо ярких красок. Как он устал пробираться на ощупь в мире, повернувшемся к нему спиной. Одиночество, в каком он жил до сих пор, сделалось невыносимым. Но ведь Тин не был совсем одинок. А Су Кьи? А У Май? Тин Вин уважал обоих и доверял им. Он был бесконечно благодарен за все, что они делали для него, за их терпение и заботу. И тем не менее чувствовал расстояние, отделявшее его и от Су Кьи, и от У Мая. Конечно, оба были гораздо ближе к нему, чем все остальные, но все равно существовала некая преграда. Наверное, такие же препоны есть и между зрячими, хотя Тину от этой мысли легче не становилось.

Часто, сидя у монастырского очага рядом с учениками и взрослыми монахами, Тин Вин думал, что хорошо бы почувствовать свою принадлежность к их миру. Мечтал стать частью хоть какого-то сообщества, большого или малого. Как и другие, он хотел на кого-то сердиться, кем-то восхищаться, наконец, испытывать обыкновенное любопытство или любое иное чувство. Однако единственным его ощущением была пустота, и почему это так, Тин не знал. Даже когда другие заговаривали с ним или хлопали по плечу, он оставался равнодушным. Казалось, молочно-белый туман заволок не только глаза, но и чувства.