В коридоре зазвонил телефон.

– Подожди… – я выключаю магнитофон и выхожу.

– Меня нету! – кричит мне вдогонку Вовка.

– Але… – я хватаю трубку и слушаю.

Молчание. Я тоже молчу.

– Да!.. – раздается вдруг отрывистый голос. Как будто я позвонил, а там спрашивают.

– Чего да?! – я уже начинаю раздражаться.

Оказывается, не туда попали.

– Баран! – кричу я. – Вот баран… – и, бросив трубку, возвращаюсь обратно в комнату.

…Вовка вдруг замолкает и смотрит на бутылку.

– Че, – я к нему поворачиваюсь, – хочешь выпить?

Вовка молчит.

Я наклоняюсь к бутылке и наливаю сначала Вовке. Потом себе. Поменьше. Закусывать больше нечем.

Выпили.

– Ну, и че дальше?.. – заинтересованно спрашиваю я, хотя даже и не слышал, о чем Вовка только что говорил. Как-то задумался.

…Я поворачиваю голову и смотрю на будильник. Будильник остановился.

Вовка тоже смотрит на будильник и поднимается.

– Ладно, Толик… я тебя… это самое… задерживаю…

– Да ничего… – я тоже поднимаюсь и протягиваю Вовке остатки вина.

Вовка обидчиво моргает и отказывается.

– Нет… это самое… у меня еще… это самое… знаешь сколько… восемь…

– Чего восемь? – я Вовку не совсем понимаю.

Вовка объясняет:

– Я говорю… у меня… это самое… еще восемь штук…

– Чего? – я опять не совсем понимаю. – Восемь бутылок?

Вовка кивает.

Но я ему все-таки всучиваю, и Вовка уходит.

Я смотрю на стаканы и, схватив тряпку, уношу их вместе с блюдцем на кухню. Сейчас оболью кипятком. Но который из них Вовкин?!

Так и не найдя ответа, я выкидываю оба стакана в ведро. Вместе с блюдцем. Бросаю в раковину тряпку и пускаю горячую воду. Возвращаюсь в комнату и тщательно вытираю тряпкой ручку двери.

Через несколько дней Вовка повесился.

На этот раз уже традиционный стук раздается за несколько дней до моего дежурства. И это меня озадачивает.

Обычно первые два рубля одалживала Клавдия Ивановна, а два остальных потом исправно добирал Вовка. И до уборки меня не тревожили. А теперь больше никто не скребется и стучится только одна Клавдия Ивановна. Зато в два раза чаще. Еще не начинала убирать, а уже, помимо четырех рублей за уборку, успела стрельнуть рубль с полтиной.

– Толик, – с заученной интонацией уверенно начинает Клавдия Ивановна, – одолжи до аванса два рубля (наверно, уже и забыла, что недавно одалживала)…

Я лезу за пазуху и от всего сердца выворачиваю карман. Мне нужно собраться с мыслями.

– Нету, – говорю я, – нету, Клавдия Ивановна, денег… – и в знак доказательства предъявляю вывернутую изнанку.

Клавдия Ивановна смотрит куда-то в окно и молчит. Под глазами у нее мешки. Ногти на ногах, как всегда, грязные. Да и мочой несет, как обычно. Вовка повесился в конце июня, а сейчас уже начало августа.

– Толик, до аванса… – привычно повторяет Клавдия Ивановна и неожиданно начинает плакать, – вчера… приходят из мебельного… к Вове… спрашивают… десять рублей… а я… Толик, ты же знаешь… мы с ним уже полгода не жили…

Я вытаскиваю словарь и достаю из него заначку до зарплаты – семь рублей. А в банке из-под монпансье – мелочь.

Отделив две рублевки, я протягиваю их Клавдии Ивановне.

Выключив газ, я хватаю с плиты чайник и несу его к себе. И на повороте спотыкаюсь о приступку. Ну, прямо туши свет – ведь только что горело. Зато теперь горит в туалете.

Щелкая выключателем, я заворачиваю за угол и догоняю Наталью Михайловну; ее комната уже за поворотом, и Наталья Михайловна ползет к телефону. Я пытаюсь проскочить между ее локтем и стенкой, но она, вместо того чтобы меня пропустить, чуть со мной не столкнувшись, перегораживает мне дорогу.

– А, это вы? – Наталья Михайловна меня узнает и, повернувшись обратно, продолжает свой путь дальше.

Опустив чайник к самому полу, я аккуратно ее обхожу. Потом оборачиваюсь и кричу:

– Я вам принес батон!

Осиливая сантиметр за сантиметром, Наталья Михайловна мне молча кивает. В руке у нее палка, и ее тучное тело колышется из стороны в сторону. Ее семенящее шарканье угадывается даже у меня за столом.

Когда Наталью Михайловну зовут к телефону, то потарабанят к ней в дверь и с криком «Наталья Михайловна, телефон!» тут же линяют. А Наталья Михайловна пока слезет с кровати, пока доползет до двери, пока откроет, пока пропутешествует по коридору. Доберется, а в трубке гудки.

И всем, конечно, известно, чем эта прогулка закончится. Но никогда второй раз так и не подойдут. Стукнули – и привет.

Надо предупредить, что Наталья Михайловна все еще где-то в пути. Но, как всегда, поздно. И я кричу в глубину коридора, что уже повесили трубку.

Иногда после кропотливых усилий Наталья Михайловна натягивает безразмерные боты и, одолев коридор, нацеливается на улицу. И если выйти следом, то можно успеть потолкаться в кондитерском и постоять в очереди в овощном, а потом, поднимаясь по лестнице, услышать настойчивое шарканье. Наталья Михайловна еще только спустится на полпролета.

Чтобы нам было сподручнее, обычно я наклоняюсь. Наталья Михайловна обхватывает мой локоть, и так, рука об руку, мы кандыбаем вниз в сутолоку Невского. Уже на улице она меня отпускает и дальше ползет сама. Клавдия Ивановна приносит ей из столовой сосиски. И за это одалживает у нее трешницу. И не отдает. А в мои обязанности входит хлеб.

Когда у меня неважно с бюджетом, Наталья Михайловна дает мне в кредит рубль, и я на него запасаюсь продуктами. А на хлеб для Натальи Михайловны, запоминая набегающую сумму, трачу из своих копеек. Раз в два дня я покупаю ей четвертушку черного, а примерно два раза в неделю за двадцать две копейки батон. А когда рубль заканчивается, Наталья Михайловна раскошеливается снова. Я опять затовариваюсь, и покупка хлеба возобновляется в привычном ритме.

Сегодня у меня на завтрак деликатес: я купил в продовольственном сыр. Как правило, мне отрезают из середины. Заметив меня в очереди, продавщица уже заранее улыбается и, придвинув еще не распечатанный круг, натягивает капроновую нить. За это я на весь молочный отдел отслюниваю раз в неделю программки. Распотрошим в типографии пачку – и каждый себе, сколько надо, отстегивает. И в кулинарию – тоже, и мне там оставляют без жил четыре антрекота. А вечером растоплю на сковородке маргарин и жарю, сразу на несколько дней. И соседи меня не устают нахваливать: у всех мужья пьяные, а я себе сам готовлю. Да и в квартире тоже обо всех позабочусь. И если бы не я, то так бы часами возле киосков и дежурили. За исключением Натальи Михайловны, у которой телевизора нет. А сегодня вдруг попалась новенькая и отрезала с самого угла. Еще не врубилась. И на моем праздничном столе из двухсот пятидесяти граммов пошехонского сыра – добрая половина корки.