сегодня уже получил свою порцию женской ласки, даже не стану уточнять от кого, поскольку других источников пока в Михайловском не открыто, и вечно вожделеющего юношу не смогла соблазнить даже опытная милфа.

«Простите, верные дубравы»… Этот стих кто-нибудь знает? Вот и я о том же. Он из неизвестных. Невелика потеря.

— Прасковья Александровна, вы для чего-то желали меня увидеть? — вполне спокойно задал я вопрос, вовсе даже не акцентируя своё юношеское внимание на явно избыточном декольте помещицы, открывающую изрядные виды на грудь, не обременённую никакими бюстгальтерами, в виду их физического отсутствия в этом времени.

— М-м-м… Да! — не смогла скрыть госпожа Вульф своей досады, когда заметила, что я больше интересуюсь выпечкой к чаю, которая её кухарке сегодня удалась на славу, чем её поникшими прелестями.

Надо же, извечное женское оружие и вдруг не сработало против откровенного юнца. Катастрофа?

Если такое впервые произошло, то очень может быть. Но если случай не первый, то у такой женщины, настолько сильной по своему характеру, как Прасковья, уже должен был выработаться иммунитет. На лицо она далеко не красавица, о чём ей прекрасно известно. Фигурка — на троечку с минусом. Живость ума и образованность — уверенные четыре с половиной балла, и они её определяют, как личность, порой заставляя закрывать глаза на всё остальное.

— Я всегда готов вас выслушать крайне внимательно, относясь к вам, как к чуткой и всё понимающей женщине, — окружил я её словесами, от осмысления которых она даже замерла на секунду — другую.

Вот умел это Пушкин… И мне каким-то чудом передалось.

Вроде бы и ничего особенного не сказал, а хозяйке Тригорского в каждом моём слове слышится если ни намёк, то душевный надрыв.

Прасковья Александровна даже пару раз моргала, а потом и вовсе платок к лицу поднесла, жалуясь, будто ей что-то в глаз попало.

Сердце моё замирало в ожидании её реакции, как будто от этого зависела не только сама судьба нашего разговора, а что-то большее. Я понимал, что каждое слово, произнесенное мною, как водоворот, уведёт её мысли в ту глубину, где её чувства и свобода мысли смешивается с суровой реальностью и осознанием опасности. Наконец она шумно выдохнула, а затем медленно вдохнула, закрыв глаза. И в этом вдохе выразилась целая симфония эмоций.

— Да, — прошептала она, — я понимаю, мне нужно… надо… Боже мой, как же всё запутано. Александр Сергеевич, я стала бояться жить! А вы… Как вы их! Я так же хочу! Знаю, что в следующий раз смогу, а не позорно грохнусь в обморок! И у меня дети, а я одна, без мужа или какой-то опоры и защитника! Вы же меня понимаете!

— Безусловно, Прасковья Александровна, — закивал я головой, и поднял перед собой, как щит, кружку с горячим чаем, чтобы у вдовы не возникло вдруг спонтанное желание поплакаться мне в жилетку, — Если я правильно вас понял, то вы хотели бы получить перл, точно такой же, как у меня был, когда мы с вами с бандой встретились, возвращаясь с ярмарки?

— Как вы их там! Сначала одних, раз-два, и головы поганые им с плеч долой, а затем и остальных! — шумно вздохнула Прасковья, изрядно колыхнув грудью, ничем не сдерживаемой под платьем, — Я не трусиха, вы не подумайте. Обморок у меня тогда случился лишь от полноты чувств. Как представила, что со мной и детками могут сделать, а я их и защитить не могу, так и провалилась в забвение, как в пропасть, — продолжала причитать хозяйка Тригорского, уже не стесняясь в открытую вытирать слёзы платком.

— Другими словами — вам нужен перл, не так ли? Такой же, как был у меня? — успел я вставить свои слова в паузу, меж её начинающимися рыданьями, пока они не перешли в нечто большее.

Кружка с чаем пока меня всё ещё спасает от того, чтобы кое-кто не бросился мне на грудь, утопая в соплях и слезах.

— Откуда бы мне его взять? У государственных Формирователей очередь лет на пять, и то, если большой заказ от армии и флота не придёт. А к тем, кому позволено самостоятельно работать, не с моими деньгами лишь можно подойти. Разве, что я имение продам или заложу. Так зачем мне тогда этот перл нужен станет? Я и без него проживу нищенкой в съёмной комнатке какого-нибудь доходного дома.

— Угу. А раз перл вам нужен здесь и сейчас, то осмелюсь предположить, что вы готовы к моему предложению?

— Пока я всего лишь готова его выслушать, — тут же проснулась в Вульф зубастая помещица.

Из тех, кому самим приходится торговаться за каждого крепостного или несколько пудов зерна.

В ответ я лишь приподнял бровь, удобнее устроившись на скрипучем стуле и демонстративно перешёл на шаньги с черносливом.

В этой игре у нас обоих были свои козыри, и каждый знал: сделка будет заключена лишь тогда, когда обе стороны будут удовлетворены.

— Хорошо, я его озвучу, а выбор награды доверю вам. Правда, если она меня не устроит, я попрошу вас забыть наш разговор и более не возвращаться к нему никогда, словно его и не было. Вы согласны?

Заворожённая Вульф лишь кивнула мне в ответ, судорожно пытаясь найти рукой отсутствующий веер, которого у неё при себе не оказалось.

Она смягчила свой взгляд, и в её глазах мелькнула искорка, подобно звезде, пробивающейся сквозь облака. Я заметил, как её пальцы заскользили по подолу платья, поворачивая его в такт дыханию. Этот мелкий жест приготовил меня к неожиданному повороту событий.

— Вы знаете, — продолжила она, голос её стал низким и бархатным, — Иногда выбор награды может обернуться настоящей ловушкой. Я вручаю вам не только свою судьбу, но и жизнь моих детей.

Я ощутил холодок, пробежавший по позвоночнику, и, несмотря на страх, выпрямил спину.

— Вам нужен перл? Он у вас будет, но прежде мы обговорим все условия.

Как итог переговоров — Вульф мне выплатит десять тысяч рублей, к сожалению ассигнациями, и предоставит свободный доступ к найденному мной колодцу.

Понятно, что цена за мою работу Формирователя архинизкая, но что не сделаешь ради добрососедских отношений.

А то, чем мы с Прасковьей Александровной наш договор скрепили, посторонним знать вовсе не обязательно. Ей хотелось, а мне моглось, и не раз. Заодно и время неплохо провели до вечернего чая. Что могу сказать — госпожа Вульф личность