– А муж? Он что в это время делал?

– Как – что? Жил… Я однажды пришла домой, а его нету. Мне бы озаботиться его отсутствием, а я только рукой махнула. Ну, нету и нету…

– Так, значит, все-таки бросил?

– Нет, Дианка. Я бы по-другому это назвала. Он не бросил, он просто… тихо сошел с пути. А я этого вроде как не заметила. Некогда мне тогда было такими душевными тонкостями заниматься.

– И как он сейчас живет?

– Как, как… Нормально живет! Бедно, но счастливо. Недавно еду на машине, вижу его с новой бабой – идут, под ручку держатся, лица у обоих такие блаженные… А меня в сердце будто ножом торкнуло, так все разом противно стало! Въехала в какой-то двор, два часа проплакала. Даже домой ехать не хотелось. Чего мне тут одной?

– Но вы же сами к этому шли!

– Ну да. Шла, шла и пришла. Дети за границей устроились, звонят, только когда им денег надо, муж для своего бедного духовного счастья другую нашел. А мне только и остается, что за чужим счастьем с этой верхотуры подглядывать…

– Да. Несправедливо, конечно.

– Почему это – несправедливо? Нет, Дианка, тут ты не права. Как раз таки все очень справедливо. Эта женщина, Сережина жена, своим счастьем на законных основаниях владеет. Вишь, как она перед ним вертится… И так и этак… И никакие женские самоутверждения ей на фиг не нужны, плевала она на них с высокой колокольни.

– Но не должно же так быть, чтобы одним счастье, а другим – страдания!

– Не должно. Но есть. Справедливости в этом вопросе вообще не существует. Запомни, пригодится. Ладно, пошли ужинать…

Странно, но именно после этого разговора она еще более укрепилась в мысли по осуществлению хоть и маленькой, но все-таки приведенной в исполнение женской справедливости. И план созрел в одночасье. Простой и понятный. Потому что все гениальное – просто, как в пословице про гору и Магомета. Или как в навязчивой рекламе: у вашего мужа еще нет на горизонте девицы-искусительницы? Тогда мы идем к вам…

Все детали тоже сложились сами собой. Кира и впрямь про своего соседа все знала – каким бизнесом занимается, где фирма находится. Оставалось только почистить перышки, войти в образ и заявиться к нему на фирму с определенными намерениями. А дальше – уже дело техники. Какой мужик откажется от вкусной рыбки, которая сама себя почистила, сама себя на оливковом маслице поджарила и сама себя преподнесла на тарелочке? Нет таких мужиков, в природе не бывает.

И все бы у нее получилось в конечном итоге! То есть наступило бы торжество всеобщей женской справедливости – всем сестрам по серьгам. И зачем только отца в то кафе принесло? Тоже добрый дяденька нашелся, дали ему поручение деликатного свойства, чужих жен спасать… И у нее, как назло, сразу крышу снесло, когда его за столом увидела. Столько ходила по городу – ни разу его не встретила, а тут… Кинулась с обвинениями, побежала, как идиотка. Еще и сидела, беседовала с ним на скамеечке…

Отбросив с себя одеяло, Диана встала, нашарила в темноте ботинки, тихо пошуршала целлофановой оберткой сигаретной пачки. Зажигалка нашлась в кармане куртки. Поезд набирал скорость, и ее все несло куда-то в сторону, пока она шла по узкому коридорчику плацкартного вагона.

– Ты чего маешься? – окликнула ее из своего купе женщина-проводница. – Смотрю, не спишь, все в тамбур курить бегаешь…

– Не знаю. Не спится что-то.

– А я бы сейчас часиков пять придавила, если б не мое дежурство. Погоди, я тоже с тобой курну! Следующая станция только через два часа будет.

В тамбуре они деловито прикурили, втянули в себя первый дым. Проводница тут же приняла излюбленную позу редко курящей женщины – локоток поставила в ковшик ладошки, всунутая меж двух пальцев сигарета картинно оттопырена недалеко от правой щеки. Выдохнув вверх дым, оглядела Диану с головы до ног. Впрочем, вполне дружески.

– Значит, маешься, подруга? Мужик, что ль, бросил?

– Вот еще… Никто меня не бросал. Меня никогда и никто бросать не будет. Я этого никому не позволю.

– Ой, не зарекайся… Молодые девки, они все так говорят. А как замуж повыскакивают…

– Нет. Я точно знаю, что со мной этого не случится.

– Ишь ты! Ну, дай бог, дай бог… А я вот своего мужика проворонила. В разведенках теперь хожу. Чтобы двоих детей прокормить, в проводницы подалась. И главное, обманул он меня так изуверски…

В рассказ проводницы Диане вникать не хотелось. Стояла, кивала понимающе, но слушать не слушала. Чего там может быть интересного, в этом рассказе? Везде один и тот же сюжет. И никакого хеппи-энда в конце. Вот и эта женщина – бьется о трудности жизни, как рыба об лед. А ведь тоже наверняка и любила, и счастьем светилась. Зачем, спрашивается, любить, чтобы потом в ночном тамбуре первому встречному на судьбу жаловаться?

– Вот так оно все и было… – вдохнула проводница, докурив сигарету до самого фильтра. – Жалко, конечно, что мужика проворонила. Да что делать, сама виновата! Он у меня ладный был, с лица – писаный красавец. А с красивыми мужиками, знаешь, ухо востро надо держать.

– Да. Это точно.

Затушив сигарету и участливо улыбнувшись проводнице, она вернулась на свое место, тихо легла, укрылась с головой. Все-таки странный, странный народ эти тетки. Их бросают, а они себя корят – не так, мол, себя повела, ухо востро не держала. Сама, мол, виноватая. А в чем виноватая? Что тебя тупо предали? Так вроде во все времена предательство не в чести было и строго наказывалось. И поделом. Она вот, например, с отцом-предателем сегодня довольно круто обошлась. Так под дых поддала – наверняка ему мало не показалось. Странно только – отчего на душе так пусто. Вроде наоборот должно быть…

– Диана? Ты?

Толик стоял в дверях, пялился на нее так, будто она была статуей Командора в сильно уменьшенных размерах. Испуга в глазах не было, но присутствовала плохо скрываемая за удивлением досада. Впрочем, он с досадой быстро управился – глазки в белесых ресницах моргнули, и нате вам – на лице появилось выражение вполне дружелюбной озабоченности.

– Что-то случилось, Дианочка? Ты почему без звонка?

– А почему я должна со звонком?

– Ну мало ли… Чтобы Еленочку не беспокоить…

– Пройти-то можно? Что ты меня в дверях держишь?

– Да, да… Что ж это я? Проходи, конечно… Раздевайся. Сейчас я тапочки тебе дам.

– Не надо. Я сама возьму. Я знаю, где здесь тапочки.

– Конечно. Чувствуй себя как дома.

– Да я вообще-то и так дома. А мама где? Она уже встала?

– Тсс… Потише говори, пожалуйста… Она спит еще. Да и я, собственно… Сегодня же выходной, я тоже вроде как намеревался…

Доказательством намерений Толика послужил зевок, закончившийся тихим тоскливым писком. И выглядело бы это доказательство вполне искренним, если бы не лишние к нему атрибуты – неуместно громкое клацанье зубов и слишком сильное содрогание упитанного тельца. То есть все шло к тому, что Диане следовало, наблюдая эту картину, тут же устыдиться своего раннего утреннего появления.