– Бог ты мой, – вздохнула она, – ничего ты не понимаешь, – и заплакала.

– Послушай, я подробно разобрался в этом вопросе. – Я положил руку ей на плечо, но Кларисса ее сбросила. И все-таки я продолжил: – Исходя из того, что я прочитал, можно заключить, что страдающие синдромом де Клерамбо делятся на две категории.

– Думаешь, читая книги, ты сможешь выбраться из этой ситуации?! – Внезапно она разозлилась и перестала плакать. – Как ты не поймешь, у тебя проблема!

– Я все прекрасно понимаю. Только выслушай меня. Стоит человека выслушать, и сразу многое проясняется. У первой категории симптом является частью общего психического расстройства. Такие больные определяются без труда. А у второй группы болезнь развивается в чистом виде, они полностью одержимы объектом своей любви, но во всем остальном это совершенно нормальные люди.

– Джо! – Она уже кричала. – Ты говоришь, он стоит под окнами, но когда я выхожу, там никого нет. Никого, Джо.

– Он замечает тебя еще в подъезде и прячется за деревом, чуть дальше по улице. И не спрашивай меня почему.

– А эти письма, этот почерк... – Она взглянула на меня, и ее нижняя губа чуть ослабла. У нее явно мелькнула какая-то мысль, заставившая оборвать фразу.

– Что «эти письма»? – спросил я.

Кларисса помотала головой. Она уже встала и принялась отбирать одежду, которая понадобится ей завтра. Она остановилась в дверях с вещами и произнесла:

– Мне страшно.

– Мне тоже. Он может стать буйным.

Она смотрела не на меня, а куда-то поверх моей головы. Голос ее срывался.

– Сегодня я буду спать в детской спальне.

– Кларисса, пожалуйста, останься.

Но она ушла, а на следующий день перенесла в ту комнату свои вещи, и, как это у нас повелось, импульсивный порыв стал постоянным решением. Мы продолжали жить бок о бок, но я понимал, что остался один.

В среду у Клариссы был день рождения. Когда я вручил ей открытку, она поцеловала меня в губы. Теперь, удостоверившись, что я сошел с ума, и озвучив, что между нами все кончено, она выглядела окрыленной и великодушной. Впереди была новая жизнь, и Кларисса, проявляя заботу, ничего не теряла. Несколькими днями раньше ее жизнерадостность возбудила бы во мне подозрения или ревность, но теперь я лишь сделал вывод: она не пыталась ни исследовать, ни обдумывать этот вопрос. Состояние Перри не могло оставаться неизменным. Не получая удовлетворения, его любовь должна была превратиться в безразличие либо ненависть. Кларисса предпочитала довериться своим эмоциям, которые выведут ее на путь истины, хотя в действительности необходима была лишь информация, предусмотрительность и тщательный расчет. Вполне естественным, хотя и катастрофичным для нас обоих, было то, что она должна была считать меня сумасшедшим. Как только она ушла на работу, я отправился в кабинет упаковывать подарок, который собирался вручить ей во время обеда с ее крестным, профессором Кейлом. А также я собрал все письма от Перри, разложил в хронологическом порядке и поместил их в папку с зажимом. Лежа в кресле, я медленно просматривал страницу за страницей, выбирая и помечая важные фразы. Потом я напечатал их отдельно, вставляя в скобках необходимые комментарии. В конце концов у меня получилось четыре листка цитат, с которых я сделал три копии и поместил каждую из них в отдельную папку. Эти размеренные действия ввели меня в состояние организационного транса, администраторской иллюзии, что все невзгоды этого мира можно обуздать посредством электронной таблицы, приличного лазерного принтера и коробки скрепок.

Я пытался составить досье его угроз, но не смог найти никаких конкретных и однозначных примеров, лишь намеки и логические построения, совокупность которых вряд ли убедит полицейского. Нужен был дар литературного критика, как у Клариссы, чтобы читать между строк, полных протестующей любви, но я знал, что она не станет мне помогать. Где-то через час я понял, что мне не следовало так углубляться в неприкрытую фрустрацию и разочарования: как я возбудил в нем любовь, как направлял его, дразнил лживыми обещаниями, отказывался от обязательств переехать к нему. Поначалу казавшиеся устрашающими, в ретроспективе эти высказывания выглядели банальной патетикой. Настоящие угрозы, как я начал понимать, были где-то в другом месте.

Например, он, разразившись признаниями, как одиноко ему без меня, вспоминал, как в четырнадцать лет отдыхал с дядей в деревне. Одолжив мелкокалиберную винтовку, он ходил охотиться на кроликов. Вот он бесшумно пробирается между кустами, все чувства обострены до предела, он полностью сконцентрирован – такое одиночество нравилось ему больше всего. Описание охоты выглядело бы достаточно безобидно, не говори он с такой страстью об удовольствии убивать: «... власть над смертью, соскакивающей с моих пальцев, Джо, власть над пространством. Я могу это сделать! Могу! Вот о чем я думал. Достать зверя на бегу, видеть, как он делает нервное сальто, а потом падает на землю, извиваясь и дергаясь. Когда он перестает трепыхаться, я подхожу, чувствуя себя самой судьбой и испытывая любовь к маленькому существу, которое только что уничтожил. Власть над жизнью и смертью, Джо. Ею владеет Бог и владеем мы, созданные по Его образу и подобию».

Я перепечатал три фразы из другого письма: «Я хотел обидеть тебя. Может быть, даже больше того. Больше того, и Бог простит мне, думал я». В одном из недавних писем я отыскал отголоски идеи, высказанной после моего возвращения из Оксфорда: «Ты начал все это, и теперь тебе не убежать. Я могу заставить людей выполнять мои желания – ты уже знаешь об этом. И даже сейчас, пока я пишу это письмо, двое парней занимаются ремонтом у меня в ванной. В былые времена я сделал бы все сам, независимо от того, были бы у меня деньги или нет. Но теперь я учусь поручать что-то другим». Я долго перечитывал эти слова. Есть ли связь между моей неспособностью убежать и его способностью заставить других «выполнять его желания». Недоставало какого-то звена. В его последнем письме есть ни к чему не относящаяся фраза: «Вчера я отправился на Майл-Энд-роуд – знаешь, там живут настоящие головорезы. Хочу подыскать себе еще мастеров!»

И повсюду встречались зловещие обращения к темной стороне Божественной сути. «Любовь Господа, – писал он, – может принимать форму гнева. Может предстать перед нами как большое несчастье. Этот трудный урок я усвоил за всю свою жизнь». И на ту же тему: «Его любовь не всегда нежна. Да и как это возможно, если она должна длиться вечно, если у тебя не должно быть ни одного шанса избежать ее? Любовь – это тепло, это жар, который может спалить тебя, Джо, может истребить тебя».

В письмах Перри цитаты из Библии встречались довольно редко. Его религия неопределенно витала вокруг специфических доктрин, он не был похож на приверженца какой-либо конкретной церкви. Его вера была самодельным увлечением, в общих чертах сведенным к культуре личностного роста и удовлетворения. Он часто рассуждал о неотвратимости, о своем «пути», с которого его никому не удастся сбить, о судьбе – его и моей, сплетенных вместе. Часто слово «Бог» было равнозначно слову «я». Любовь Господа ко всем людям превращалась в любовь Перри ко мне. Бог, безусловно, находился «где-то внутри», а не на небесах, и вера в Него разрешала действовать в соответствии с призывами чувств или интуиции. Эта гибкая структура подходила для неуравновешенной психики. В ней отсутствовала скованность, присущая теологической взыскательности и религиозным ритуалам, отсутствовал социальный мотив и конгре-гациональное стремление к пользе, отсутствовала какая-либо моральная система, делающая религию жизнеспособной, невзирая на ошибочную космологию. Перри прислушивался только ко внутреннему голосу, своему личному Богу.