Подойдя к ней и нейтрально положив ей обе ладони на поясницу, я весело спросил:

– Какой массаж заказываем – общеукрепляющий, релаксационный, эротический?

Анфиса – в тот момент я еще не знал ее имени – приподняла голову, повернула ее в мою сторону, не меняя общей позы, и оказалась ко мне в профиль, скосив ко мне левый глаз, которым, впрочем, не захватила меня в поле своего зрения. Я отметил голубоватую лунку под глазом – признак хронических недосыпов, нижнюю челюсть, чуть выступающую по отношению к верхней, признак тяжелого характера, отметил и то, что, отвечая мне, она едва пошевелила губами – словно хотела скрыть артикуляцию от какого-нибудь наблюдателя со стороны, умеющего читать по губам.

– Вы делаете здесь эротический массаж? – спросила она тоном представителя народного контроля (была еще тогда такая организация).

Это была ее характерная манера – сходу атаковать собеседника и ставить его в тупик, в позу виноватого, что бы он ни говорил, потому, сдрейфив, я захохотал и постарался, свести все к шутке, – дескать, шутками я расслабляю мышцы клиента, поскольку именно в релаксации и состоит главная функция смеха – почему люди и любят смеяться. Она молча выслушала мой пассаж и, похоже, он ее не удовлетворил.

– Нет, вы все-таки мне объясните – что значит эротический массаж? – Она продолжала держать голову навесу, в профиль ко мне, но уже клевала подбородком – признак слабеньких шейных мышц.

Тут меня бросило в другую крайность, и я нагло заявил:

– То и значит, что вы будете испытывать эротические ощущения.

– С оргазмом? – иезуитски уточнила она.

– Как скажете, – хмыкнул я, хотя на самом деле мне стало не по себе, и я уже подумывал, как бы поскорее от нее отделаться.

– Оргазм я и сама могу себе устроить, – сказала она, – в любой момент, – и опять отвернулась головой к стене, словно показывая этим, что ее интерес к моей персоне исчерпан.

Это меня задело, и я сказал:

– Настоящий оргазм может быть только при сложении двух энергий инь-ян, женской и мужской. Все остальное – от лукавого.

Она снова подняла подбородок и переместила голову в мою сторону, остановив ее на том же угле поворота – сколиоз шейных позвонков:

– Не ожидала услышать в бане такое. Вы что, теоретик?

– Вы не ответили на мой вопрос, – сказал я.

– Какой вопрос? – сказала она.

– Я спрашивал, какой вам делать массаж?

– Начинайте, – сказала она, – а там посмотрим.

«Конь», – подумал я. Или это меня, коня, она хотела оседлать. Во всяком случае, за уздечку у нас шла борьба.

Потом я уже узнал, что она закончила философский факультет, пишет кандидатскую по Фромму, увлекается разработками Станислава Грофа, того самого, кто отправляет своих пациентов в параллельные миры с помощью ЛСД, а вообще она считает себя колдуньей и хотела бы найти себе применение – то ли лечить от порчи и сглаза, то ли наводить их.

Да, что-то такое я сразу в ней почувствовал, и не без трепета приступил к делу, то есть к телу… Эротический массаж я делал только своим подружкам, но делать его молодой женщине, которой ты не будешь обладать… Это было для меня что-то новенькое. Черт дернул меня за язык – наверняка она сама это и спровоцировала.

Я начал с ног, со ступней. Они у нее были чуткие, пятки крепкие и чистые, не то, что у большинства теток, – растрескавшиеся, рассохшиеся, истертые в хождениях по бытовым российским мукам. Пятка – это показатель качества жизни. Если у тебя свое авто, у тебя и пятка атласная, как подушечка для иголок. Есть тут, конечно, и физиологический аспект – мускулатура стопы, способ ступать, опираясь предпочтительно на носок или пятку. Чем меньше нагрузка на пятку, тем она… аристократичней что ли. Короче, пятка Анфисы привела меня в восторг, как и пальцы ног, с длинным указательным, обогнавшим большой палец, – такие пальцы изображали у босых мадонн художники Возрождения, тот же Рафаэль. Этот длинный второй палец, то есть указательный, и был для меня признаком аристократической стопы, ну, не аристократической – где ныне наши аристократы? – но все-таки…

Я так завис над ухоженными, хотя и без педикюра, прекрасными по своей лепке ступнями Анфисы, что не сразу обратил внимание на ее неподвижность, которую вполне можно было спутать с обморочной – Анфиса лежала так, будто ее подстрелили; полное расслабление всех мышц. Решив, что она просто заснула – это часто бывает при массаже – я тут же активно переключился на ее ягодицы – белые, как яичная скорлупа. Анфиса чуть приподняла голову, то ли давая знать, что мой маневр отмечен, то ли просто возвращаясь из своего забытья, – я же сказал себе, что пятки это ее слабое место, как у Ахиллеса, и стоит взяться за них, как она превращается в глину и с ней можно делать все, что угодно.

Странное чувство я испытывал при этом, как если стоишь на краю пропасти: холодок опасности и желание прыгнуть – пропасть притягивала, как магнит, будто она была женским лоном, где в потаенном укрытии были спрятаны все мои первоначальные упования, которые не оправдались, и вот – будто можно было вернуться в него, к ним, чтобы начать сначала, по-иному, по-новому.

Спустя несколько минут в белизне разминаемых ягодиц обозначился явный румянец – они зарделись под шлепками моих сдержанно-бесцеремонных ладоней, и я раздумывал, что мне делать дальше, когда вдруг Анфиса, оперевшись на правую кисть и левый локоть, стремительно перевернулась ко мне лицом и строго, почти сердито посмотрела на меня, с той суровостью, почти неприятием, почти ненавистью, как смотрим все мы, когда у нас помимо нашей воли отнимают наше «я», а мы готовы его отдать за понюшку табаку ради какого-то четырехсекундного экстаза, экстаза высвобождения дракона из темных недр нашего естества. Да, именно так посмотрела она на меня. Или не так… Или в ее взгляде было осуждение – оттого, что я, мужчина, разбудив ее чувственность, не собирался ее удовлетворить, водил по замкнутому кругу, пытая, но не преступая последней черты… Так или иначе – она резко перевернулась на спину, согнула ноги в коленях и, разведя их, несколько раз подняла и опустила ягодицы, имитируя соитие – ну как в латиноамериканских танцах партнеры совершают бедрами фрикционные движения навстречу друг другу. Но меня поразил не этот до непристойности откровенный ее призыв, а ее огненный лобок, как бы язычок горящей свечи, только направленный вниз, где каждый волосок был как маленький протуберанец общего пламени, уходящего во впадинку между двумя золотисто-розовыми большими губами, ниже которых размыто угадывалась гранатовое пятнышко ануса. Да, она сделала несколько совершенно недвусмысленных призывных движений, глядя на меня суровым, почти ненавидящим взглядом, но профессиональный контроль удержал меня от естественной реакции. Или это страх остановил меня? В общем, я не воспользовался ее предложением – интуиция подсказала мне совсем другой ход, неожиданный для меня самого. Я положил ей левую руку на небольшие упругие груди, так что основание ладони прикрыло ее левый сосок, а кончики пальцев – правый, соски были набухшие и плотные, правую же руку я положил ей на промежность, ощутив исходящий оттуда жар. Большим пальцем, оказавшимся напротив ее клитора, я отодвинул прикрывающую его складку, которую некий средневековый естествоиспытатель поэтично и не без сарказма назвал капюшоном монаха, и ногтем стал чутко покалывать уязвимую ягодинку, а указательный и средний осторожно ввел внутрь, в нежную лаву ее влагалища. Аромат ее секреций был чист и приятен. Анфиса ухватилась двумя руками за мою руку, как за точку опоры, и, глубоко вздохнув, закрыла глаза. Двумя пальцами я играл у нее внутри, меняя направление, оглаживая указательным верхний складчатый свод влагалища за лобковой костью, напоминающий наше нёбо, а средним – стенки, и чувствуя, как сокращаются мышечные кольца вагины. Физиология ее реакций завораживала меня больше, чем предложенный мне секс, – он лишил бы меня возможности наблюдать, испытывать бескорыстное наслаждение смотрящего со стороны, мне же в тот момент было оно почему-то важнее и необходимей, чем выгул собственного жеребца, который поначалу рвался из плавок, а потом, почуяв, что попастись его пустят, понятливо сник.